Высказывания калининградского губернатора Алиханова о кенигсбергском философе Канте в последние дни цитируются активно, но выборочно – в основном о том, что Кант "имеет прямое отношение к военному конфликту на Украине". Но на самом деле текст Алиханова куда более обширен и опирается на речь российского философа Владимира Эрна "От Канта к Круппу", произнесенную 6 октября 1914 года, то есть после шока от уничтожения Лёвенской библиотеки и обстрела Реймсского собора.
Но, пожалуй, не меньшим шоком для российских интеллектуалов стал манифест 93 немецких интеллектуалов "К культурному миру", опубликованный 4 октября – за два дня до речи Эрна. В нем знаменитые профессора полностью оправдывали военные преступления своей армии, подчеркивая, что "германский милитаризм является производным германской культуры". А в заключении говорилось о святости для немцев символов этой культуры – Гёте, Бетховена и Канта.
Эрн ответил, присоединяясь к тезису о происхождении германского милитаризма от германской культуры, но трактуя его противоположно – как вину германской философии в военных преступлениях. В близком к тексту изложении Алиханова главная мысль Эрна звучала так: "Кант положил начало немецкой классической философии, прокачал немецкую волю, одновременно отрезав её от Бога и высших ценностей. Соответственно, лишенная Бога и высших ценностей немецкая философия создала такую социокультурную ситуацию, в которой национальная воля отдалась пушкам Круппа, а пушки Круппа выстрелили в Россию". Можно сделать лишь одно уточнение - в своей речи Эрн, говоря о жертвах агрессии, называл не только сожженный польский город Калиш, входивший в состав Российской империи, но и бельгийский Лёвен, и французский Реймс.
Владимир Эрн за 34 года, которые он прожил, прошел путь от попытки соединить христианство и левый радикализм до православного консерватизма (сходный путь проделал и его друг Павел Флоренский, консерватизм которого, впрочем, не отличался ортодоксальностью). Он критиковал не только Германию - в своих поздних текстах Эрн был противником западного рационализма, противопоставляя ей в брошюре 1915 года "святую Русь", "православный Восток", русскую "несокрушимую твердыню духа".
Эрн видел одну из задач России в том, чтобы воскресить на Западе все, что "было верно Отцу и небесам", то есть средневековую религиозную традицию, несовместимую с французскими просветителями еще больше, чем с Кантом. Это похоже на распространенное в нынешней России стремление отделить прежнюю Европу от современной – правда, сейчас под прежней Европой обычно понимается и Кант, чего Эрн бы не одобрил.
Владимир Эрн
Эрн умер весной 1917 года, не застав "мужичков-богоносцев", которые жгли библиотеки в помещичьих усадьбах, а потом спокойно наблюдали за превращение храмов в зернохранилища. Но противопоставление бездуховного Запада и святой Руси актуализировалось в результате фрустрации от распада СССР. Тем более, что к тому времени марксизм-ленинизм себя дискредитировал, современную западную мысль в СССР знали плохо (в том числе и из-за языкового барьера) и оказались востребованы тексты из "России, которую мы потеряли". Вначале антикоммунистические, а после распада СССР – антилиберальные. Более популярными, чем Эрн, в России 1990-х годов стали охранители – Данилевский, Леонтьев, Победоносцев. Но, как видим, и размышлениям Эрна тоже нашлось место.
В комментариях на выступление Алиханова немало говорится об адаптивности российских чиновников к политической моде (вспомним, что еще десятилетие назад Кант рассматривался на официальном уровне как один из символов русско-немецкой дружбы). Но можно обратить внимание и на другое. В дореволюционной России были не только высоты духа, но и немало ретроградного. При этом ретроградность часто находилась на интеллектуальной периферии – так, российские философы в большинстве своем с уважением относились и к Канту, и германской философии в целом. Но сейчас именно эта периферия (как дореволюционная, так и эмигрантская) служит обоснованием для современных идеологов.
! Орфография и стилистика автора сохранены
