Обычно в конце учебного года в мастерских, где проводились уроки труда, начиналась "практика" старшеклассников: забеливание и замазывание следов их трудовой деятельности. Верстаки застилались всякими "Правдами" с несвежими новостями, которые предусмотрительная библиотека копила специально для этой цели. Бросались в глаза яркие заголовки и я машинально задерживался на секунду, чтобы посмотреть, что же такое интересное не дочитал. Практически все средства массовой дезинформации я, мягко говоря, недочитывал. И вдруг перед глазами мелькнуло знакомое слово. Конечно, мне все русские слова знакомы, но это было что-то очень близкое. Я сделал шаг назад, скользя глазами по этим "правдам", и нашел: "Розенфельд". Кроме того, что необычное словосочетание резко выделялось на фоне русского текста, так Розенфельд еще был моим приятелем и втайне от него я мучил эту фамилию, пытаясь написать о нем рассказ.
Я впился глазами в коротенькую заметку – слава Богу, она не начиналась словами "из зала суда". Там сообщалось, что в Иерусалиме, в квартире Дова Фрайберга, произошло радостное событие: он встретился с Семеном Розенфельдом, с которым вместе бежали из концлагеря Собибор.
Наша партийная газета пишет о радостной встрече в Израиле? Видимо, что-то нехорошее случилось с партийной газетой. Израиль всегда упоминался как агрессор, а покидающие родину только как предатели. Я расслабился и начал сочинять совсем другой текст, который хотелось бы однажды прочесть в одной из "правд":
"Дорогие граждане! В нашей стране произошло несчастье: навсегда уехал прекрасный человек, защищавший страну от фашизма, отдавший свои силы на восстановление разрушенных городов, трудившийся на благо нашей Родины. Уехал не самый худший гражданин и с каждым таким отъездом мы становимся все беднее и беднее. Остановите это падение в пропасть! Крикните во всю мощь вашей грудной клетки: Сёмочка! Вернитесь! Вы так нужны нам..."
Размечтался, как же. В подтексте заметки, я думаю, были другие слова, что, мол, радость случилась не у них, а у нас: уехал какой-то Розенфельд, туда ему и дорога. Зато теперь будем жить хорошо, чтоб он там провалился.
Целый день я думал об этом совершенно чужом мне человеке с прекрасной, на мой взгляд, фамилией. Спокойно ему жилось вряд ли. Судьбы многих людей, оказавшихся в немецком плену, искалечили лагерями и ссылками. Возможно, что и "предатель" Розенфельд свою "сталинскую премию" получил сполна.
Прошли годы. Люди добились возможности уехать подальше от любви к их "пятой графе". Начались "воссоединения семей". Возможно, родственники давили со всех сторон: Сёмочка, надо ехать! Сёмочка, хватит любить родину!
Терпел, надеялся на какие-то перемены. Не уехал в первую волну эмиграции, не мог бросить эту землю на произвол судьбы, цеплялся за нее мертвой хваткой, хотя видел, что никакой перспективы не просматривается ни для детей, ни для внуков. Наконец, сдался. Сколько и чего должен накопить человек, отдавший этой стране здоровье, силы, чтобы на старости лет бросить все и ринуться в неизвестность, окунуться в чужую, непонятную жизнь.
Я записал эти свои мысли и даже поделился ими с редакцией одной из районных газет. Никто мои мыслей не разделял.
Случайно ко мне попала рукопись Александра Печерского, организатора восстания в Собиборе, в котором участвовал Семён Розенфельд. Она распространялась в "самиздате", а во время потепления вышла из подполья. Там подробно описано все, что произошло в лагере 14 октября 1943 года. Сегодня это уже можно прочесть в интернете. Печерский даже написал о дальнейшей судьбе некоторых, спасшихся после побега, тех, которых удалось разыскать после войны, чего я в интернете не нашел.
Семён был ранен в ногу. От потери крови потерял сознание. Таким его обнаружили немцы. Придя в сознание, он понял, что смерть неизбежна. Оторвав кусок ткани от рубашки, перетянул ногу – единственное, что он мог для себя сделать. Как ни странно, его не убили сразу и нога начала заживать. Молодой организм хотел жить – парню тогда было 20 лет. Потом он участвовал в восстании, остался цел, долго скитался по лесу в поисках своих, голыми руками рыл землянки, питался гнильем. В итоге, встретил наших, дошел до Берлина и на стене рейхстага оставил надпись: "Барановичи-Собибор-Берлин". В каком городе он жил после войны я не помню: меня поджимало время – я тоже покидал Родину.
Американский Кливленд встретил нас холодной погодой. Все вокруг чужое, незнакомое. Одна тоненькая русская газета, родное русское слово среди сплошной английской речи. Она не называлась "Правдой", что само по себе вызывало доверие. "Ритмы Кливленда" торжественно сообщала, что русская община есть и живет полноценной жизнью. Нам уже деваться некуда: нужно подстраиваться под эти американские ритмы.
День Победы отмечали в самом большом Party Center Кливленда. Были приглашены все ветераны, а так же представители городской администрации. Мы не думали, что здесь, в Америке, наши граждане вместе с американцами будут чествовать ветеранов войны, освободивших Европу от фашизма. Ветеранам устроили такой праздник, какой они заслужили. Сверкали не отобранные на таможне боевые награды, звучали торжественные речи на двух языках. Слезы радости, поцелуи, подарки, цветы, пожелания здоровья и долгой, счастливой жизни...
Маленькая русская газета пыталась вместить весь поток информации о чествовании русских (еврейских) ветеранов. На первой странице красовался портрет Якова Талеса при орденах и медалях, описывались его заслуги перед той страной и подвиги, которые совершал во имя победы. Имя мне ни о чем не говорило, я никогда не видел этого человека, но было очень тепло на душе от одной только мысли , что может быть в Израиле точно так же чествуют Семёна Розенфельда.
Я залез в интернет и нашел только скудную информацию, что Александр Печерский, руководитель и организатор восстания, после войны был арестован, как предатель, но отпущен, так как за границей его имя было хорошо известно. Работал администратором театра музкомедии в Ростове-на-Дону, потом уволен в связи с "делом врачей" и больше пяти лет не мог найти работу. Научился вязать варежки и продавать их на рынке. Другого дохода он не имел. Пенсию не заслужил. Был приглашен в Польшу на открытие памятника жертвам холокоста в Собиборе, но его не выпустили. Обиду проглотил молча. Никуда не уехал, жил тихой жизнью и тихо умер 1990 году. Его именем названа улица, но... в израильском городе Цфат.
По прошествии многих лет, опять же совершенно случайно, я раздобыл израильский номер телефона Михаила, сына Семёна Розенфельда, и решился ему позвонить. Я спросил: как сумел выжить человек, побывавший в плену? Ведь каждому известно, что у нас с удовольствием меняли немецкий плен на русский лагерь.
Михаил долго не думал и ответил очень даже честно: "Главное в нашей семье было: Ш-Ш-Ш! Нам сталинские "награды" за подвиги не нужны". На вопрос, как себя чувствует папа, он ответил: по возрасту, но очень скучает.
Как хорошо всё-таки было написано в той маленькой заметке, что в Иерусалиме, в квартире Дова Фрайберга, произошло радостное событие... И если бы я сейчас встретил того Семёна Розенфельда, то прошептал бы: Сёмочка, не возвращайтесь...
