Характер войны легко определяется характером рожденного войной искусства. Хорошая война (конечно, "хорошая" с "войной" не сочетается, говорят "справедливая") создает высокое искусство, искусство, воспевающее подвиг. Плохая, агрессивная война нема. В лучшем случае, она способна создать искусство покаяния. Вся остальная ее творческая продукция пропитана фальшью.
Я не буду утомлять вас бесконечными примерами. Нет гимнов первой мировой войне. Кто бы о ней ни писал – Гашек, Ремарк, Хэмингуэй или наши Гумилев и даже Пастернак. Всё художественно ценное – покаяние. Любые иные попытки – фальшь, художественная немота. Так же и вьетнамская война не дала Америке ничего выше покаянного "Апокалипсиса" Копполы. Попытки петь Афган или Чечню заканчивались даже для талантливых художников, уж не стану называть имен, творческой катастрофой.
С этой немотой ярко контрастирует звенящее искусство двух отечественных войн России. Особенно – второй. Душа народа, на который обрушились страшные испытания, пела. Пела и несколько десятилетий после войны. Но пела и во время самой войны, когда, казалось, было совсем не до песен. Но это только "казалось".
"Мы правы, мы делаем великое дело" – это не результат пропаганды. Никакая пропаганда не способна наполнить душу ощущением правоты. То, на что пропаганда способна, мы видим сегодня: обмануть, заставить жить во внутреннем противоречии (в психологии именно его называют "когнитивным диссонансом"), постоянно пытаясь заглушить стыд и вытесняя чувство вины. Это максимум.
Искусство Отечественной войны запечатлело для нас совсем иную картину народной души. Список высокого в искусстве был бы очень долгим. Как и список художников, рожденных войной.
В искусстве войны мы можем увидеть свою "духовную скрепу": стремление к правде, битву за добро и против зла.
Эта скрепа пригвоздила бы сегодня весь истеблишмент РФ, как она дырявит истеблишмент более здоровых частей мира русской культуры.
И вполне естественно, что истеблишмент скрепы боится. В этой иголке смерть Кощея. И Кощей об этом знает. Во всяком случае – догадывается. И именно поэтому пытается обернуть скрепу ватником лжи.
А нам вместо скрепы подсунуть скрепки. Вместо любви к правде – гордость государственной подлостью. Вместо духовности – суеверное мракобесие. Вместо стремления в будущее – привязанный к ногам камень традиционализма. Ну, и так далее – вы знаете...
И в общем, у него это получается. И неплохо получается. Очень много людей с разинутыми ртами готовы глотать любую ложь. Вроде того, что выступление Макаревича на Украине – это как выступление Шульженко в оккупированном немцами Минске.
Люди с нормальным нравственным чувством немедленно бы сына своего отца поправили бы: что, дескать, ошибаетесь, дорогой товарищ бывший талантливый режиссер. Святогорск Украина не оккупировала. И другие свои города не оккупировала. Это украинские города сегодня оказались оккупированными. Включая и легендарный Краснодон. А Украина пытается их освободить. И уж если есть охота искать исторические параллели, то концерт Макаревича – это как выступление в Артеке, куда свезли сирот из освобожденного Минска, Орла, Киева...
Но это – при здоровом нравственном чувстве. В реальности же таких голосов слышно мало. Зато хорошо слышны другие.
Например, вчера на одном из форумов мне попалось длинное рассуждение молодого человека, который прекрасно понимает характер агрессивной войны РФ против Украины. Но войну эту всячески поддерживает. Потому что эта война за новое жизненное новороссийское пространство, без которого РФ погибнет. Историю молодой человек явно учил по Википедии и поэтому не знает, чьи слова о жизненном пространстве повторяет. А может быть и хуже того – знает.
В общем, со скрепой, в самом деле, неважно. Не резонирует с нашей душой то, что крепило ее в годы Отечественной войны. Я тут случайно, просто к слову пришлось, разместил на Фейсбуке знаменитое стихотворение Кульчицкого – одно из лучших военных стихотворений. Ну, вы помните, конечно:
"Мы поднимаем винтовочный голос, чтоб так разрасталась наша отчизна – как зерно, в котором прячется поросль, как зерно, из которого начался колос высокого коммунизма. И пусть тогда на язык людей – всепонятный, как слава – всепонятный снова – попадет мое, русское до костей, мое, советское до корней, мое украинское тихое слово. И пусть войдут и в семью и в плакат слова, как зшиток (коль сшита кипа), как травень в травах, як липень в липах тай ще як блакитные облака! О, как я девушек русских прохаю говорить любимым губы в губы задыхающиеся "кохаю" и понятнейшее слово – "любый". И, звезды прохладным монистом надевши, скажет мне девушка: боязно все. Моя несказанная родина-девушка эти слова произнесет..."
В общем, разместил я его, и... обнаружил полную тишину. Обычно хоть какая-то реакция, а здесь гробовое молчание. Решил повторить. Повторил, уже с объяснениями. И снова – тишина.
А ведь это – как анализ крови, как проверка рефлексов. Если мы не реагируем на Кульчицкого, на Когана, на Багрицкого, значит что-то не так у нас стало и с кровью, и с рефлексами. Еще лет тридцать назад реагировали. И никакой антисоветизм нам не мешал. Куда там – наоборот. Помните, кто рвался на "Павших и живых" на Таганку?
А сегодня не реагируем.
Что это значит? Только одно значит. Надо лечиться.
! Орфография и стилистика автора сохранены
