Как писать о войне сегодня? К сожалению, это вопрос не стилистический и даже не политический, а этический. По мере того, как война движется к своей критической развязке, писать о ней становится все тяжелее.
Аудитория испытывает огромную потребность в духоподъемных текстах, что создает большой соблазн писать либо о том, как все происходящее неправильно и несправедливо, либо о том, как оно все на самом деле должно быть в НОРМАЛЬНОМ мире. Есть еще чисто пропагандистская опция – писать о том, как все в конце концов будет хорошо. Но ее я здесь даже не рассматриваю – таких "оптимистов" в живой природе остается все меньше естественным путем.
В этой ситуации перед тем, кто берет на себя ответственность публичной интерпретации текущих событий, возникает непростой выбор: либо идти вслед за аудиторией, сохраняя ее для себя до "лучших времен", либо терять аудиторию, не готовую сегодня воспринимать этот мир таким, каков он есть (то есть злым, жестоким и несправедливым), или увеличивать аудиторию, рассказывая всем, что "добро обязательно победит бабло". Я, к сожалению, вынужден делать этот выбор в пользу профессии, то есть делая упор на описании того, что есть, а не того, что должно было бы быть на этом месте.
При этом я еще вынужден экономить на красивых словах, с помощью которых должен донести до аудитории степень своего возмущения, неприятия, разочарования и так далее этим несовершенным миром, поскольку, к огромному сожалению, не верю в то, что мое громкое "чувствоизлияние" может его реально улучшить. А вот понимание того, что происходит, даже если происходит совсем не то, что хотелось бы видеть на этом месте, все же может помочь, хотя бы кому-то.
Осведомлен – значит вооружен. Осведомленность о том, что результатом этой войны будет жесткое несовпадение ожиданий с реальностью, ведущее к катастрофическим последствиям для тех, кто не успеет сгруппироваться при приземлении, увы, так же полезна, как и любое знание о физических законах природы. Значит ли это, что я неисправимый пессимист? Отнюдь; скорее наоборот – я неисправимый оптимист и романтик, который верит, что за битвой всегда следует другая битва, а значит, ничего не потеряно, если осталась хотя бы одна жизнь.
Я оптимист, потому что не рассматриваю каждый холм как последний, на котором надо умереть. Я не могу давать советы, кому жить, а кому – умирать, а главное – где, как и за что. Но я могу грамотно оценить рельеф местности, чтобы тот, кто решает для себя – жить или умирать, мог принять это решение со знанием дела. По-моему, в медицине это называется informed consent (информированное согласие). Пациент, идя на сложную операцию, должен осознавать все сопутствующие риски.
Вообще ни разу не приятная миссия – подсовывать больному человеку бумажку с перечислением семи бед, на которые в лучшем случае – один ответ, а в худшем – и того нет. Но, к сожалению, необходимая. Так что кто-то должен нести этот крест и просить подписать перед операцией пару страничек, на которых перечислены все страхи мира. Кстати, обычно, оказавшись сами в положении пациента, мы предпочитаем не вчитываться в подробности "ужасов нашего городка", а быстренько ставим подпись и вперед...
Так что приношу извинения своей аудитории за невольную травму, которую наношу своими текстами. Ей приходится читать совсем не то, что ей хотелось бы. Но не я виноват в том, что описываемая мною реальность не соответствует ни моим, ни читательским предпочтениям. От этого не легче, конечно, но извиниться стоит. Как написал Эренбург лет восемьдесят тому назад, приблизительно в такое же "радостное" время, в наших краях принято ругать извозчика за то, что телегу трясет на ухабах плохой дороги. Вот и я не выбираю дорог истории. Увы, мы сейчас едем по проселочной дороге мировой цивилизации, а не по немецкому автобану. Впрочем, и на немецком автобане иногда попадаются открытые канализационные люки, в которые можно на полном ходу провалиться на целую четверть века.
! Орфография и стилистика автора сохранены
