На рубеже XIX и XX веков судьба России оказалась вжата в сэндвич между Лениным и Пуришкевичем. Эти двое (фигурально) схлестнулись между собой в гражданской войне, альтернатива им уплыла из России на философском пароходе.
В той гражданской войне победили большевики, и поэтому первым в России был реализован коммунистический проект, а не фашистский. Могло быть наоборот, но вряд ли хорошо. Все хорошее находилось за пределами этого жесткого выбора, и в условиях гражданской войны у него не было шансов выжить.
Прошло сто лет. Из-под развалин выдохшегося коммунистического проекта выполз на поверхность отсидевшийся в подвале, придушенный, но не задушенный проект Пуришкевича, еще и пропитавшийся, как виски в дубовой бочке, сталинизмом. Альтернатива снова убежала в Европу через Турцию философскими самолетами.
Дважды России предлагалась буржуазная, европейская либерально-демократическая альтернатива и дважды она круто не зашла. Конечно, есть всегда возможность попытаться еще раз (третий по счету) повторить, и все вроде к этому идет. Надо только на смену плохому православно-коммунистическому царю поставить хорошего либерально-демократического царя, который жесткой рукой внедрит в сознание народа "правильные" идеи. Ну так и Путин не с мантр Ковальчука и Мединского начинал. Тут же важно не как начал, а как кончил.
А может быть, что-то не так с самой альтернативой? Может, она должна быть не абсолютной, а относительной? То есть более соответствующей культурному коду того народа, политическую форму которого необходимо изменить во избежание катастрофы.
Когда я пишу о том, что мы не выйдем из этой ямы без развоцерковления и без декоммунизации (в чем я совершенно убежден, так как госцерковь и неосталинизм являются идейным оплотом ведущейся войны), я вовсе не имею ввиду объявление "крестового похода" против религиозного сознания и против "левой идеологии" вообще. Я выступаю лишь против их крайних, радикальных форматов.
Напротив, мне кажется, что то, что в России так мощно зашли сначала коммунизм, а потом и фашизм (сейчас уже в своей злокачественной форме нацизма), свидетельствует о том, что русский культурный код каким-то образом отторгает как чужеродные буржуазные, либерально-демократические ценности, когда они употребляются в чистом концентрированном виде.
Означает ли это, что надо избегать того, что плохо усваивается? Отнюдь, особенно если речь идет о жизненно необходимых "культурных витаминах". Это значит лишь то, что необходимо искать подходящий формат, позволяющий организму их усваивать. Когда нам нужно железо, мы ведь не грызем кусок металла, а принимаем капсулы с железосодержащими, перевариваемыми желудком соединениями.
Чисто теоретически, как модель, использование христианско-социалистической, то есть по сути своей консервативной оболочки для продвижения в России либеральных идей могло бы стать в некотором роде решением проблемы.
По-хорошему, Россия нуждается не в радикальной, а в умеренно-консервативной революции, которая больше похожа на нож хирурга, чем на топор палача (хотя, конечно, по многим палач и плачет).
Мне трудно представить Россию страной, в которой либеральные ценности в чистом и концентрированном виде (как они обычно исповедуются революционно-демократически настроенной интеллигенцией) станут реальным драйвером по-настоящему массового движения. В отрицательной форме, как способ мобилизации против правящего класса (вроде ельцинской борьбы с привилегиями), – может быть. В позитивной форме, как программа государственного строительства, – не думаю. Дважды не получилось, не вижу, почему в третий раз должно быть иначе.
Христианский социализм как консервативная идеологическая прокладка для грядущей консолидации формирующейся русской нации вокруг конституционных ценностей, которые должны лечь в основу будущей русской государственности, представляется мне корректным допущением, которое можно было бы начать обсуждать в качестве достойной альтернативы радикальному либерализму.
! Орфография и стилистика автора сохранены
