И каким мучением являются эти великие художники и вообще высшие люди для того, кто наконец разгадал их!
Фридрих Ницше
У каждого возраста свои страшные сны.
Я помню кошмары раннего детства. Зло в них представало в небывалых, невиданных образах, напоминающих страшных сказочных персонажей.
Я не знал, что люди смертны, и бытие казалось июльским лугом, где под высоким небом с редкими прозрачными облаками раскинулись вечные травы, чей шелест сливался с жужжаньем шмелей, стрекотаньем цикад и пением птиц под метроном далёкого голоса кукушки. Лёгкий ветер наклонял стебельки, баюкал венчики душистых цветов, волна, перекатываясь, бежала к далёкой полосе загадочного леса, где жили счастье и радость.
И только тени, темная вода и бездонность ночного неба озадачивали и пугали.
"Свет даёт Солнце", — объясняли мне взрослые. "А что даёт темноту?" — спрашивал я, инстинктивно полагая, что мир по-манихейски дуалистичен. "Ничто. Темнота — это отсутствие света. Её нет".
Это было непонятно. Свет есть, а темноты нет. Вот же она. В углу, под кроватью, в шкафу и в погребе. Есть вода, и есть суша; есть холод, есть тепло; есть день, и есть ночь. Непонятным и пугающим было то, что свет всегда шёл откуда-то, а темнота — ниоткуда. "Ничто" было страшно в своей бесплотной вездесущности. Зло ещё не создало устойчивых ассоциаций с простыми понятиями и предметами быта.
Взрослея, мы перестаём бояться небывалого. Нас не пугают драконы, вампиры, Песочный Человек, Вий и темнота. Мы боимся реального зла, заурядного в своей обыденности. Боль, бинты, запах карболки, пыточные камеры, аварии и катастрофы. Ежедневное зло повседневности. Мрачная фантазия Свидригайлова воплотила его в "баньку с пауками" и швырнула в вечность. Вселенский ужас растворился в банальности. Здешние страхи перетекли из яви во сны и из снов в явь. Граница света и тьмы размылась, изящное словосочетание "игра светотени" обрело зловещий смысл байроновского —
И виделось, как в тяжком сне,
Всё бледным, тёмным, тусклым мне...
Зубная боль, адская в детстве, с возрастом стала переноситься много легче. Несправедливости и обиды перестали ранить так отчаянно, мы стали толстокожими, горечь утрат потеряла остроту. Мы адаптировались к жизни. Фантомные страхи остались в прошлом, мы научились терпеть и утратили остроту восприятия. Это естественно. И — в этом смысле — хорошо. Но всё же ... Мы утратили остроту восприятия не только боли, обид и потерь. Мы утратили остроту восприятия вообще.
Не сильно нежит красота
Не столько восхищает радость.
Баланс добра и зла неизменен. Рассеивая тьму ночи, мы приглушаем свет дня, превращая жизнь в оттенки серого. Стать малочувствительным к боли, сохранив способность радоваться по-детски, невозможно. Но есть люди, которые вопреки времени до последних дней сохраняют детскую открытость миру. Поэты, музыканты, художники. Вернее, открытость делает их поэтами, музыкантами и художниками.
"Кровью чувств ласкать чужие души".
Проклятие это или дар небес, сказать трудно. И то, и другое. Иногда тонкость ощущений утрачивается не в юности, а позже, и тогда говорят: "Он исписался". Иногда потеря слуха осознаётся и воспринимается очень болезненно. Иногда наступившая глухота очевидна всем кроме жертвы и вызывает у окружающих чувство неудобства или злорадства. Иногда автор принимает свершившееся спокойно и продолжает заниматься своим несвоим делом потому, что не успевает поменять род занятий. Иногда люди приходят в мир глухими от рождения и пишут стихи, рисуют картины, сочиняют музыку по ошибке. Таких много не только среди неприметных графоманов, но и среди всемирных знаменитостей.
Когда о человеке говорят: "Он остался таким, каким был в юности", — упрёк это или комплимент, зависит от точек отсчёта. Если подразумевается, что человек способен развиваться всю жизнь, это упрёк. Если, напротив, говорящий считает, что с возрастом люди тускнеют и слабеют, то комплимент. Биология и медицина утверждают, что человеческий организм достигает пика развития примерно в 25 лет, а после тридцати начинается неизбежный закат. Оптимисты возражают и приводят примеры Микеланджело, Тициана и Гёте, говоря, что физиология оказывает решающее влияние на спортивные, но не на творческие достижения.
Но оставим эту дискуссию в стороне, отметив единственный банальный вывод: жизнь проживается по-разному.
"...Поэта на ступенях света ждала высокая ступень ... ... А может быть и то: поэта обыкновенный ждал удел".
Альтернатива типичная, но стёганый халат — посюсторонняя эманация баньки Достоевского — остаётся символом полного жизненного крушения для поэта, тогда как для "ребёнка из неблагополучной семьи" халат пенсионера — благополучный заслуженный отдых, ибо альтернативой ему — смерть в пьяной драке или ранний цирроз печени. Всё относительно. Печорин, помнится, пророчествовал Грушницкому в старости стать горьким пьяницей.
Ещё немного о так и не наступившей зрелости Ленского, ибо именно о нём шла речь выше. В хорошей поэзии есть строчки, неприметные поначалу, но впоследствии внезапно взрывающиеся смыслом. "Евгения Онегина" я читал несколько раз с перерывами разной продолжительности. "В нём пыл души бы охладел" запомнилась сразу, ещё в школе, я уже тогда отчётливо понимал, что это значит. То же самое: "Пил, ел, скучал, толстел, хирел" и все остальные строки этой строфы, кроме одной. Самая неприметная, на мой взгляд, — "Узнал бы жизнь на самом деле" — и самая горькая. Сарказм едва ощутим. Во всяком случае, я почувствовал его далеко не сразу. Речь здесь об "умудрённости жизнью" тех, кто в юности считал, что жизнь больше, чем "стёганый халат" или его современный аналог — футбол-рыбалка-телевизор, но потом "одумался, успокоился и стал обыкновенным человеком".
Разучились ли они воспринимать неочевидное, ощущать неуловимое и видеть незримое, или не умели этого никогда и просто перестали "прикидываться", я судить не берусь. Вероятнее всего, истинно как первое, так и второе. И это возвращает нас к началу текста.
Мне давно не снились страшные сны моего детства...
