Сутулый, с редкой седой бородой и шевелюрой, он до последних дней ходил легко и быстро, как подросток.
Все годы, что я его знал, он носил какую-то нелепую куртку-безрукавку со множеством карманов, штаны свободного покроя вроде тех, что в далёкие шестидесятые назывались "техасы", кроссовки, а в качестве головного убора признавал только капюшон. Ему так было удобно. Облик был продолжением внутренней свободы, которой он щедро делился с окружающими.
Внешность чудака предполагает причуды в общении, но, вопреки ожиданиям, ничего подобного за Сергеем не наблюдалось. Ничего нарочито заумного, никакого "парения в облаках", но и никаких нелепостей — ясные, чёткие мысли, изложенные отличным русским языком, всегда по делу и всегда соответствующие обсуждаемой проблеме.
Это не значит, что он всегда оказывался прав в прогнозах или оценках людей, но ошибки были продолжением его достоинств. Он был в состоянии, едва прочитав список кандидатов в КС оппозиции, сказать, что орган окажется недееспособен "из-за пары-тройки медийных жуков-паразитов, пришедших всё разрушить" — таких безошибочных предсказаний у него были десятки, а мог упорно видеть в заурядном левом популисте социал-демократа, способного возглавить протест; или, выдавая желаемое за действительное, на протяжении семи лет предрекать неизбежное падение режима в ближайшие месяцы. При этом всякий раз он находил убедительные аргументы, выстраивал их в стройную систему и превосходно излагал устно и письменно, свидетельством чему остаются его многочисленные статьи. И сейчас, перечитывая его старые тексты, попадаешь под их чары и удивляешься, как это режим до сих пор не рухнул? Ведь иначе просто и быть не могло.
Он не был рождён для политики, и даже правозащита, прославившая семью Делоне, стала для Сергея вынужденным выбором. Он предпочитал заниматься наукой и реставрацией до тех пор, пока оставалась надежда на демократическое развитие государства. Но, сделав однажды этот выбор, он остался верен ему до последних дней.
В правозащитной и — шире — оппозиционной деятельности он, при своей очевидной незаурядности, а возможно, именно в силу её, не был амбициозен. Он не стремился ни в КС, ни в депутаты, не вступал в оппозиционные партии и движения в надежде сделать политическую карьеру и занять кресло какого-нибудь председателя или секретаря. Когда протестная волна 2011–2012 годов пошла на спад и стало ясно, что с кабинетами, креслами и круглыми столами придётся подождать, он, в отличие от штатных ораторов митинговых сцен, не стал предаваться кулуарным "совещаниям в верхах" и не ушёл с улицы, прекрасно понимая, что все эти пикеты, баннеры, "прогулки" и т.п. с точки зрения большой политики совершенно бестолковое занятие. Возможны ведь и иные ракурсы и взгляды. Своей деятельностью он прежде всего воплощал известный принцип Марка Аврелия "Делай, что должно, и свершится то, чему суждено", принимая неизбежные задержания, автозаки и аресты в пакете обязательных госуслуг.
Человека нельзя освободить в большей степени, чем он свободен внутри, — Сергей, или Серж, как многие его называли, отлично это понимал и своего мироощущения никому не навязывал, но всегда готов был помочь тем, чья свобода ограничивалась. Это касалось не только людей, исповедовавших близкие ему взгляды, но любых несправедливо пострадавших, будь то левые или националисты, религиозные диссиденты или кто угодно ещё. Этим он занимался все последние годы.
Не имея юридического образования, он на общественных началах участвовал в политических процессах, выполняя роль защитника лучше многих профессионалов. Ездил к политическим заключённым в тюрьмы и лагеря, расположенные в разных концах необъятного ГУЛАГа ФСИНа, помогал пробить для заключённых независимые экспертизы и медицинские обследования. Он создал школу общественного защитника — я не стану здесь и сейчас объяснять её значимость.
Это далеко не всё. Правозащитная деятельность Сергея Шарова-Делоне заслуживает отдельного обстоятельного рассказа. Надеюсь, этим займётся кто-то, знающий о ней больше меня.
В заключение поделюсь личным воспоминанием.
Ехали на дачу к друзьям. Подмосковье, сначала домодедовская трасса, потом А-107, "первая бетонка". Этой же дорогой, объезжая пробки, я много лет езжу на дачу к себе и, как мне тогда казалось, знал об окрестностях и их истории если не всё, то очень много. По дороге говорим о политике, о волонтёрстве (накануне затопило Крымск) и о других, обычных в нашей среде вещах. Проезжаем мимо какой-то церкви, Сергей между делом рассказывает, кто и когда её построил и кто был тогда местным помещиком. Затем проезжаем поворот на Малино, он сразу вспоминает Николая Новикова, его деятельность и печальную судьбу, рассказывает про Тихвинское-Авдотьино, про тамошнюю церковь, что попала в фильм М. Захарова "Формула любви", сообщает, когда её построили и перестроили; наконец, подъезжаем к Гжели, и я задаю лукавый вопрос о местном барине. Сергей, улыбнувшись, отвечает: "Здесь крепостного права не было по крайней мере со времени Екатерины. Тут гончары-ремесленники жили" — и рассказал об истории местного промысла...
Перечитал вчера пару его статей 2013 года о неизбежном скором падении режима. Здорово написано. Разве в сроке ошибся. Надеюсь, не очень сильно...
