Пятьдесят лет тому назад, 30 июля 1969 года, в мире разразился общественно-политический скандал, в котором теснейшим образом были переплетены политика и литература. В этот день все основные информационные агентства "свободного мира" распространили сообщение о том, что находящийся в Лондоне советский писатель-коммунист Анатолий Кузнецов принял решение не возвращаться в СССР и обратился к правительству Великобритании с просьбой о предоставлении ему политического убежища. То есть стал дефектором, как это называется на языке спецслужб, или перебежчиком — на языке их историков.
* * *
В Лондоне Анатолий Кузнецов оказался не просто так, то есть не как привилегированный советский турист из числа тех, кому было позволено самостоятельно ездить в капиталистические страны. В столицу Великобритании он приехал в творческую командировку сроком на две недели — с целью сбора материалов для написания книги о проходившем там в 1903 году II съезде РСДРП. Книгу про это важнейшее в коммунистической мифологии событие (важнейшее — по причине того, что именно на втором съезде будущая большевистская партия была создана де-факто), Кузнецов намеревался написать к приближающемуся "самому красному дню" советского календаря — столетию со дня рождения основателя СССР Владимира Ульянова-Ленина. До дня рождения главного большевика всех времён и народов оставалось ещё девять месяцев, но подготовка к торжествам уже шла в Советском Союзе полным ходом. Денег на пропаганду не жалели. Как следствие, степень восторженного идиотизма в прославлении "вечноживого Ильича" превысила все мыслимые пределы. На низовом уровне апофеозом этого процесса стало появление особой "юбилейной" партии варёной колбасы типа "Любительская", в которой на срезе появлялась цифра "100", выложенная внутри розового колбасного фарша мелкими белыми жиринками. На уровне высоком эту задачу должны были выполнить новые "нетленные" произведения самого передового в мире советского искусства — театра, кинематографа, литературы. Так что заявка, сочинённая членом Тульской организации Союза писателей РСФСР А.В. Кузнецовым, всемирно известным автором повести "Продолжение легенды" и романа "Бабий Яр", членом КПСС с 1955 года, была воспринята в партийных инстанциях со всей возможной благосклонностью. И выездную визу ему оформили без малейших проволочек, и некую ничтожную сумму в столь дефицитной в первом в мире социалистическом государстве иностранной валюте — для покрытия производственных расходов во время поездки — выдали. О том, к каким потерям — в первую очередь в плане "идеологической борьбы", но также и во всех прочих планах — это непродуманное решение приведёт, они, разумеется, и не догадывались.
* * *
В столицу Великобритании 39-летний Анатолий Кузнецов прибыл 24 июля 1969 года — рейсом "Аэрофлота" из Москвы. Прилетел он не один, а в сопровождении человека по имени Георгий Анджапаридзе. 26-летний Георгий Анджапаридзе по профессии значился литературоведом и переводчиком с английского и охотно откликался на имя Гоги. Поскольку Кузнецов иностранными языками не владел и по-английски ничего кроме хрестоматийного "хау ду ю ду" вымолвить был не в состоянии, Гоги Анджапаридзе был приставлен к нему в качестве персонального переводчика. А заодно и персонального же куратора — поскольку основная профессия его была не основной, а второстепенной. По основной профессии Гоги Аджапаридзе был агентом-провокатором КГБ и всю жизнь только тем и занимался, что — стучал. У лубянского начальства он был, по-видимому, на весьма хорошем счету, поскольку, в первый раз выпустив его за пределы Большой Зоны — причём не в какую-нибудь Болгарию, а сразу в Англию, — Гоги было ясно дано понять, что "органы" ему верят и надеются, что порученное ему ответственное задание — пасти в Лондоне Кузнецова — он выполнит на "отлично". Как показали события ближайших дней, надеждам этим сбыться было не суждено.
* * *
Вечером 28 июля 1969 года, на пятые сутки пребывания в английской столице, Анатолий Кузнецов ушёл из гостиницы и обратно не вернулся. Для того чтобы исключить даже вероятность того, что приставленный к нему "литературовед в штатском" попытается как-то помешать ему осуществить давно задуманный побег, ему необходимо было нейтрализовать стукача. Кузнецов поступил максимально примитивным образом — оказавшимся, однако же, весьма действенным: он отправил Гоги в близлежащий стриптиз-бар, "по секрету" сообщив, что сам уже побывал в этом "злачном заведении" и остался под глубочайшим впечатлением от увиденного. Анджапаридзе, поверив тому, что Кузнецов его не провоцирует, радостно похромал (он был инвалидом опорно-двигательного аппарата и мог передвигаться только в специальной ортопедической обуви) в указанный "вертеп разврата". И в то время как его соглядатай наслаждался видом обнаженных девок, коварный Кузнецов приступил к осуществлению детально продуманного плана бегства.
Зайдя в ближайшую телефонную будку, он нашёл в "желтых страницах" телефон коммутатора Британской радиовещательной корпорации (Би-би-си) и набрал этот номер. Ответившую ему телефонистку попросил — используя заранее составленную и выученную наизусть английскую фразу — соединить его с комментатором Русской службы Анатолием Гольдбергом. И когда Гольдберг ответил, назвал ему своё имя и попросил помочь в получении политического убежища.
Анатолий Максимович Гольдберг, голос которого на Руси знал каждый человек, имевший обыкновение по ночам слушать Би-би-си, по убеждениям был упёртым социалистом. Но по воспитанию он был настоящим английским джентльменом. Поэтому он ответил звонившему, что впутываться в "такие странные дела" сам не желает, однако может дать ему телефон журналиста Дэвида Флойда из газеты "Дэйли телеграф", который и по-русски говорит как на родном английском, и к "соответствующим организациям" какое-то отношение имеет, так что вполне может в данном вопросе посодействовать.
Когда Кузнецов позвонил по полученному от Гольдберга номеру, Дэвид Флойд мгновенно понял — какая громадная сенсация свалилась ему на голову прямо с неба. И попросил Кузнецова немедленно приехать к нему домой, пообещав оплатить такси. После чего продиктовал ему по буквам свой адрес и стал ждать.
Однако, положив трубку, Флойд тут же забеспокоился: а вдруг это какая-то коварная провокация КГБ? Никому в ту пору кроме нескольких джентльменов из одной "соответствующей организации" не было ещё известно, что знаменитый британский журналист, сотрудник одной из наиболее влиятельных в Англии газет являлся... бывшим агентом советской разведки. Завербован Дэвид Флойд был ещё в конце 1940-х годов, во время работы в посольстве Великобритании в Москве, но, вернувшись на родину, никаких заданий не выполнял и пребывал в "спящем" состоянии. Когда же был разоблачён, во всём покаялся и был прощён — ввиду ничтожности причинённого от его несостоявшейся шпионской деятельности вреда, только уволен из британского МИДа под предлогом сокращения штатов. Став журналистом, Флойд, однако, ни на мгновение не забывал о своей несостоявшейся карьере советского шпиона. Получив неожиданный звонок от неизвестного ему русского, сообщившего такие удивительные вещи, он вообразил, что этот человек приехал в Англию с поручением Лубянки — отомстить ему за уклонение от когда-то данных обязательств...
Но всё обошлось. Кузнецов оказался именно тем самым Кузнецовым, а не киллером-ликвидатором из зловещего 13-го отдела КГБ. Дальнейшее было делом техники. Флойд позвонил другим "великодушным джентльменам", те немедленно приехали и приняли в судьбе его неожиданного гостя самое деятельное участие.
* * *
Между тем Гоги Анджапаридзе, вернувшийся в гостиницу из стриптиз-бара под глубоким впечатлением от увиденного, с удивлением обнаружил отсутствие в номере своего подопечного и незамедлительно бросился к телефону — звонить начальству. В советском посольстве всполошились и, едва дождавшись утра, тоже принялись звонить — в британское министерство иностранных дел, прося помочь выяснить вопрос с неизвестно куда пропавшим в Лондоне советским гражданином Кузнецовым. В МИДе пообещали навести все возможные справки. И через короткое время проинформировали советское посольство о том, что гражданин Кузнецов принял решение "выбрать свободу" и обратился к правительству Соединённого Королевства с просьбой позволить ему остаться в нём "на неопределённо продолжительный срок". И что правительство, возглавляемое сэром Гарольдом Вильсоном, просьбу мистера Кузнецова решило удовлетворить.
Известие было крайне неприятным. Советский посол Михаил Смирновский был вне себя от ярости и, бегая по своему кабинету из угла в угол, наверняка обрушил на голову неизвестного ему лично мерзавца Кузнецова весь известный ему словарный запас русского языка. Смирновский очень хорошо представлял себе — что теперь начнётся на Смоленской площади, а также и в Кремле. Но он вряд ли мог представить себе всю глубину предстоящего скандала.
* * *
Тридцатого июля 1969 года газета The Daily Telegraph вышла с громадной шапкой "WELCOME, KUZNETSOV!". Оборотистый журналист Дэвид Флойд застолбил за собой право на полный эксклюзив всего, что было связано с "делом Кузнецова". Дефектор, помещённый на конспиративной квартире под присмотром "великодушных джентльменов", был надёжно изолирован от настырных коллег-конкурентов, так что все прочие английские газеты при освещении "дела Кузнецова" были вынуждены довольствоваться объедками с редакционного стола мистера Флойда.
Первого августа в The Daily Telegraph был опубликован блок материалов за подписью Анатолия Кузнецова — Обращение к мировой общественности, заявление о выходе из КПСС и Открытое письмо правительству СССР. В этих заявлениях беглый советский писатель объяснял мотивацию, подвигнувшую его на совершённый поступок, и утверждал, что не вернётся на родину до тех пор, пока советский режим не выведет свои войска из Чехословакии и не принесёт извинения за оккупацию народу этой страны.
Но это было только начало. Через несколько дней в той же газете была опубликована статья Кузнецова под названием "Русский писатель и КГБ". В ней дефектор сделал признание поистине сенсационное: он заявил, что для того, чтобы добиться разрешения на поездку в Англию, а тем самым сделать возможным свой побег, вынужден был за полгода до этого, став агентом-провокатором КГБ, доносить на некоторых знакомых писателей — например, на Евгения Евтушенко и своих друзей Василия Аксёнова и Анатолия Гладилина. При этом Кузнецов утверждал, что написанный им донос представлял собой типичную "развесистую клюкву", в которой не было ни единого слова правды, однако работавшие с ним гэбисты восприняли его измышления вполне серьёзно и приняли "соответствующие меры". Кузнецов писал, что очень раскаивается в содеянном, и просил тех, на кого он возвёл поклёп, простить его, если они смогут это сделать.
Но и это было ещё не всё.
Стремясь как можно быстрее избавиться от своего советского прошлого, Кузнецов публично объявил не только о выходе из всех советских организаций, в которых состоял до своего бегства, но также и от собственной фамилии. Так, он потребовал от своих новых западных издателей, чтобы все его будущие книги публиковались только под именем "А. Анатолий" — и ни в коем случае не под фамилией "Кузнецов". Требование Кузнецова было издателями выполнено, но частично (на некоторых изданиях фамилия "Кузнецов" стоит после нового имени в скобках). Однако этот непродуманный и крайне эмоциональный поступок Кузнецова сыграл с ним злую шутку, позволив советской пропаганде, стремившейся всячески унизить и очернить беглого писателя, глумиться над ним в публиковавшихся в советской прессе фельетонах, в которых его отныне и до самого конца жизни называли не иначе как "бывший писатель Анатоль".
* * *
То, что происходило в первых числах августа на Лубянке, можно описать как ощущение, возникающее от удара по лицу валенком с засунутым в него поленом.
4 августа 1969 года председатель КГБ при Совете министров СССР Юрий Андропов направил в ЦК КПСС докладную записку (документ №1926-А — на бланке с грифом "Сов. секретно"), в которой попытался переложить ответственность за бегство Анатолия Кузнецова со своих плеч на плечи функционеров Тульского обкома КПСС и местного отделения Союза писателей РСФСР. Пытаясь представить хоть сколько-нибудь убедительное объяснение необъяснимому поступку совписа-коммуниста, глава тайной полиции информировал:
"Установлено, что после приезда в Лондон Кузнецов дважды посетил ночной клуб, а в день исчезновения высказал намерение вновь посетить клуб и встретиться с англичанкой. Не исключено, что эти обстоятельства были использованы спецслужбами противника в компрометации Кузнецова и склонении его к невозвращении на Родину.
В этой связи советское посольство потребовало от МИД Англии дать возможность советскому консулу незамедлительно встретиться с Кузнецовым, однако в своём ответе МИД Англии, ссылаясь на заявление МВД, сообщило, что Кузнецов якобы не желает встречаться с нашими представителями"[1].
Кузнецов действительно не желал. А на вопросы сотрудников британского МИДа, занимавшихся его судьбой, по какой причине, со всей откровенностью отвечал: "Я их боюсь. Я боюсь их даже здесь. А вы просто не знаете, на что они способны". На что они способны, знал не один только Кузнецов. Знал это и Юрий Андропов. И настаивал на продолжении давления на англичан:
"С целью оказания воздействия на английские власти и принятия мер к возвращению Кузнецова в Советский Союз представляется целесообразным по линии МИД СССР продолжать настаивать перед английскими властями на передаче нам Кузнецова <...>"[2].
В случае же "отрицательной реакции на наши предложения" в той же докладной предлагались варианты контригры:
"По неофициальным каналам КГБ довести до посольства Великобритании в Москве, что компетентные советские органы намерены предать гласности компрометирующие английскую разведку и правительство секретные документы о работе английских спецслужб против своих союзников по НАТО.
Опубликовать в газете "Известия" статью о подрывной деятельности английской разведки против Советского Союза и других социалистических стран. В этих целях использовать имеющиеся в КГБ подлинные секретные документы английских спецслужб <...>, относящиеся к 1955 году, и интервью с бывшим сотрудником английской разведки Джорджем Блэйком.
Учитывая, что за последние годы имели место случаи невозвращения на Родину отдельных литераторов[3], считали бы целесообразным поручить Союзу писателей провести собрания в коллективах писателей с осуждением фактов предательства и недостойного поведения некоторых творческих работников за границей"[4].
Из этого перечня со всей очевидностью явствует одно — то, что в связи с "делом Кузнецова" Лубянку охватила тихая паника. Были ли предприняты ею какие-то "активные мероприятия" с использованием давно устаревших секретных документов о "работе английских спецслужб против своих союзников по НАТО", полученных от упомянутого в андроповской докладной советского шпиона Джорджа Блэйка, — неизвестно. Что же касается статьи "о подрывной деятельности английской разведки против Советского Союза и других социалистических стран", то такие статейки в советском официозе публиковались погонными метрами — как до, так и после бегства Анатолия Кузнецова, и за пределами СССР на них вообще никто никогда не обращал внимания.
Статья, впрочем, опубликована была. Только не в "Известиях", а в издании рангом помельче, называвшемся "Литературная газета". В ближайшем номере этого печатного органа Союза советских соцреалистических писателей, вышедшем 6 августа 1969 года, был помещён огромный клеветнический фельетон под названием "Несколько слов о бывшем Анатолии Кузнецове". В этом пасквиле за подписью совписа Бориса Полевого (Кампова) перебежчик Кузнецов получил по полной программе — то есть был окачен дерьмом не из садовой лейки, но из пожарного брандспойта. Приводить цитаты их камповского клеветона просто противно — в буквальном, именно физиологическом смысле этого понятия. Довольно будет сказать о том, что, всячески издеваясь над беглым коллегой по перу, Борис Полевой с особенным удовольствием проехался по его решению отказаться от своего имени — более чем прозрачно намекая при этом на то, что от соприкосновения с "миром чистогана" у советского гражданина Кузнецова, видимо, поехала крыша[5].
Причины для столь злобного отношения Полевого к Кузнецову были. И носили они не только "общественно-политический", но и сугубо личностный характер. Дело было в том, что не далее как за полтора месяца до бегства из СССР Кузнецов был введён в состав редакционной коллегии возглавляемого Полевым журнала — вместо выведенного оттуда Василия Аксёнова. Аксёнов же из редакции "Юности" был убран не просто так, а в качестве наказания — и за публикацию незабвенной "Затоваренной бочкотары", и как следствие того самого доноса, написанного на него, Гладилина и Евтушенко Анатолием Кузнецовым.
О подоплёке своего выпиливания из "Юности" Аксёнов в тот момент мог разве что гадать, но после того, как оказавшийся в Лондоне Кузнецов выступил с саморазоблачением своей провокаторской деятельности, ему всё стало ясно. И этого Василий Аксёнов Анатолию Кузнецову не смог простить никогда. По утверждению Анатолия Гладилина (который Кузнецова простил, хотя после своей эмиграции из СССР в 1976 году никогда с ним больше не встречался), Аксёнов воспринял предательство Кузнецова крайне болезненно:
"Я пытался объяснить поведение Кузнецова: "Он нарочно им подсунул развесистую клюкву, а эти приняли всерьёз". Вася жёстко отметал мои доводы: "Пойми, если такой человек, как Анатолий Кузнецов, наш товарищ, начинает сотрудничать с "органами", начинает стучать на нас, то чего же ты хочешь от других?" Аксёнов был очень расстроен"[6].
Негодование Аксёнова было столь сильным, что он вывел Анатолия Кузнецова в своём знаменитом романе "Ожог" — в образе скульптора Игоря Серебро, мелкого советского холуя и конформиста, который после бегства на Запад начинает выступать по "радиоголосам" с восторженными рассказами о том, как хорошо жить в свободном мире и как он всю жизнь тайно ненавидел коммунистический тоталитарный режим[7]. Персонаж получился весьма непривлекательным и никакого иного чувства у читателей кроме брезгливости не вызывал. На что и был писательский расчёт.
* * *
Анатолий Кузнецов понимал, что своими саморазоблачениями он вызовет не только сочувствие к себе со стороны антикоммунистически настроенной западной интеллектуальной элиты, но и порицание своего поведения, а то и откровенную неприязнь — от своих бывших друзей и представителей советского диссидентского движения.
Отношение к диссидентам у Кузнецова было вообще крайне скептическим. Он считал, что в диссиденты идут или романтически настроенные идеалисты, или снедаемые неутолённым честолюбием циники-неудачники, не имеющие никаких возможностей привлечь к себе внимание внутри СССР иным образом; что диссидентское движение насквозь инфильтровано гэбистской агентурой и терпится Лубянкой только для того, чтобы она могла оправдывать борьбой с ним собственное существование перед высшим партийным руководством.
Кузнецов наверняка ожидал какой-то реакции на свои действия с этой стороны. И поэтому, когда в декабре 1969 года в западных СМИ появилось адресованное ему Открытое письмо диссидента Андрея Амальрика[8], эта публикация не должна была стать для него полной неожиданностью.
Используя максимально уважительную лексику, имитирующую английский "джентльменский стиль", автор только что опубликованного на Западе футурологического эссе "Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?" подверг поведение Кузнецова после побега весьма жёсткой критике. Амальрик был категорически не согласен с заявлениями Кузнецова о тотальном уничтожении советским режимом всякого проявления свободомыслия и, приводя в качестве опровергающего это заявление примера собственное поведение, упрекал беглого совписа в том, что прежде, чем выступать с подобными сентенциями, тому следовало бы обратить внимание на собственную биографию:
"Вы пишете, как КГБ преследовал и шантажировал русского писателя. Конечно, то, что делал КГБ, может вызвать только осуждение. Но непонятно, что же делал русский писатель, чтобы противостоять этому. Противоборствовать КГБ страшно, но что, собственно, угрожало русскому писателю, если бы он перед первой заграничной поездкой отказался от сотрудничества с КГБ. Писатель не поехал бы за границу, чего ему, вероятно, очень хотелось, но остался бы честным человеком. Отказавшись вообще от подобного сотрудничества, он утратил бы какую-то — пусть весьма значительную — долю свободы внешней, но достиг бы большей внутренней свободы. Вы всё время пишете: меня вызвали, мне велели, цензура всегда ставила меня на колени... и т.д. Мне кажется, что если Вы постоянно шли на уступки и делали то, что в душе осуждали, то Вы и не заслуживали лучшего отношения со стороны КГБ или цензуры"[9].
Несомненно, Анатолий Кузнецов должен был быть глубоко уязвлён этим письмом. Не вызывает никакого удивления и то, что отвечать на него он не стал — поскольку отвечать ему на упрёки Амальрика было просто нечего. Однако обида, по-видимому, засела в душе Кузнецова надолго. И выплеснулась на бумагу четыре года спустя — в виде эссе под пародийным названием "Доживёт ли Амальрик до 1984 года?" Услышать этот ответ, прозвучавший на волнах радиостанции "Свобода", Амальрик не мог — он в этот момент находился в тюрьме на Колыме, где местная прокуратура при деятельном участии КГБ лепила ему второй тюремно-лагерный срок по обвинению в "клеветнических измышлениях, порочащих советский государственный строй". Но посчитал необходимым отреагировать постфактум — после освобождения из заключения и эмиграции из СССР:
"Кузнецов ответил мне <...> когда я сидел в магаданской тюрьме <...>. Он писал, что не отвечал раньше, боясь повредить мне. Это неправда — мне не могло повредить то, что мне отвечают, да он ведь и не считал, что его ответ повредит мне теперь. Статья была повторением всё того же: борьба бесполезна — вот же Амальрик сидит; легко сломить человека — вот же Якир покаялся; и других ждёт то же самое, а значит "иного выбора не дано""[10].
Андрей Амальрик был человеком весьма общительным. Когда в 1976 году он оказался на Западе, то захотел встретиться с Анатолием Кузнецовым, чтобы завершить их заочную полемику, проставив все точки над "ё". Но Кузнецов от встречи с Амальриком уклонился.
Дожить до 1984 года Андрею Амальрику оказалось действительно не суждено — в ноябре 1980-го 42-летний политэмигрант Амальрик трагически погиб в автомобильной катастрофе в Испании. Однако Анатолий Кузнецов об этом так никогда и не узнал — по причине того, что и сам он до "орвеллианского" года не дожил, покинув этот мир ещё раньше Амальрика — в июне 1979-го.
О том, как прошли последние десять лет жизни писателя Анатолия Кузнецова, чем он занимался и как умер — как-нибудь в следующий раз.
[1] РГАНИ. Ф. 4. Оп. 21. Д. 46. Л. 45.
[2] Там же. Л. 46–47.
[3] Это Андропов явно имел в виду невозвращенцев Юрия Кроткова, Леонида Финкельштейна, Михаила Дёмина (Трифонова) и Аркадия Белинкова.
[4] РГАНИ. Ф. 4. Оп. 21. Д. 46. Л. 47.
[5] См.: Полевой Б. Несколько слов о бывшем Анатолии Кузнецове // Литературная газета (Москва). 1969. № 32 (4214). 6 августа. С. 3.
[6] Гладилин А. Улица генералов: Попытка мемуаров. М.: Вагриус, 2008. С. 131.
[7] См.: Аксёнов В. Ожог. М.: Огонёк, 1990. С. 326–328.
[8] См.: Amalrik A. An Open Letter to Anatoly Kuznetsov // Time. December, 1969;
Amalrik A. An Open Letter to Kuznetsov // Survey . 1970, Winter–Spring. P. 95–101.
[9] Амальрик А. Открытое письмо Анатолию Кузнецову // Амальрик А. Статьи и письма 1967–1970. Амстердам: Фонд им. Герцена, 1971. С. 12–13.
[10] Амальрик А. Записки диссидента. Ann Arbor: Ardis, 1982. С. 100.
