Приехал домой из Домжура с прощания с Людмилой Михайловной Алексеевой и хочу немного об этом прощании рассказать.
У выхода из метро "Арбатская" в начале двенадцатого часа дня по дороге в Домжур встретил двух шедших навстречу знакомых, возвращавшихся с церемонии. Поздоровались и на вопрос "Как там?" услышал, что "очереди сейчас нет, можно успеть попрощаться, ждут Путина, тогда, может быть, всех разгонят".
На углу Суворовского бульвара, на тротуаре, ведущем к Домжуру, были выставлены рамки и стояли столики для досмотра вещей, полиция пропускала довольно быстро, очереди не было, проходили по одному-два человека. Дальше вдоль огороженной решетками кромки тротуара дежурили служащие Росгвардии, а у входа в ворота Домжура толпились пришедшие проститься или уже простившиеся люди и довольно много полицейских. Командовал офицер, он обратился ко мне и сказал: "Подождите, пока поставят ограждение", но отвлекся, и я прошел мимо и затем в двери Домжура.
В дверях, в вестибюле опять была рамка, но пропустили быстро. В вестибюле дежурило много молодых людей в темных костюмах и с повязками (мне кажется, это не сотрудники Домжура), они показали, куда идти, и хотели снять бумажную обертку с цветка у меня в руках. Я им ее отдал.
На верхней площадке лестницы при входе в зал дежурили высокие люди в штатском. Их было человек семь, проход в зал был мимо них.
Вошел в зал и краем глаза увидел, что все места заняты. Кто был в зале, не знаю, т.к. не оборачивался к нему лицом, а все время смотрел только на сцену.
В глубине сцены стоял гроб. Около него дежурил меняющийся почетный караул из четырех человек. Одним из стоявших в почетном карауле, когда я вошел, был Саша Даниэль. Слева от гроба на сцене стояли три или четыре ряда стульев, на которых сидело человек 15. Увидел и узнал сидящих с краю Аллу Гербер и Валерия Борщова, он тоже меня увидел, и мы кивнули друг другу. На кромке сцены во всю ее длину высился довольно высокий "барьер" из цветов. Я положил свою розу туда же, на секунду задержался, пытаясь разглядеть Алексееву, и затем вышел из зала через другую дверь. Там на площадке лестницы встретил еще двух знакомых, мы поздоровались, затем я пошел вниз и вышел на улицу. Наверное, все это у меня заняло минут 5-7.
Дальше я могу ошибаться, но хочу сказать, что атмосфера на сцене и в зале мне показалась не просто траурной и спокойной, когда люди грустят и тихо думают об умершем человеке, а скованной, напряженно-молчаливой, стесненной, даже, может быть, несколько подавленной, будто все присутствовавшие на сцене и в зале люди чувствовали себя несвободно и неспокойно.
Выйдя из ворот Домжура, я пошел в сторону Тверского бульвара, пройдя уже без досмотра через другую рамку. Здесь полиции было намного меньше. Позвонил по телефону товарищу, и он объяснил мне, что ожидается приезд Путина в сопровождении полного состава Совета по правам человека, заседание которого у Путина проходит вроде бы как раз сегодня утром.
Почему я пишу этот пост? Хочу сказать, что, выйдя из Домжура, я очень сильно пожалел и жалею сейчас, что, положив цветок на барьер сцены с гробом Алексеевой, я НЕ ДОГАДАЛСЯ И НЕ СООБРАЗИЛ (если бы догадался, то, наверное, решился бы это сделать) ПОВЕРНУТЬСЯ ЛИЦОМ К ЗАЛУ И СКАЗАТЬ, что, по-моему, надо было в этом зале и в эти минуты сказать, чтобы разрушить и изменить атмосферу скованности, которая в нем царила.
Скажу это сейчас и очень жалею, что не сказал этого в Домжуре: "Дорогая Людмила Михайловна, я всегда был Вам благодарен и останусь благодарен за две вещи. За то, что Вы всегда, когда только могли и на всех уровнях, публично защищали российских политзаключенных. В последние годы это были Пичугин и Юрий Дмитриев, Сергей Мохнаткин и молодые люди, обвиняемые по делу "Нового величия" и "Сети", девушки из Pussy Riot и многие другие. А буквально накануне Вашей смерти Вы защищали арестованного Льва Пономарева. И еще я очень благодарен и всегда останусь благодарен Вам за Вашу изданную сначала "там", а затем и в "самиздате" книгу "История инакомыслия в СССР". В ней названы и сохранены для истории около двухсот имен российских политзаключенных и рассказано об их деятельности. А кроме того, Вы всегда были по-настоящему расположены ко всем людям и всех нас привечали, в том числе и меня".
Дальше можно было бы, обращаясь к залу, предложить: "Наверное, многие могут и хотят сказать слова благодарности Людмиле Михайловне. Почему бы этого сейчас не сделать?"
Мне кажется, эту мысль бы поддержали и присутствующие в зале члены МХГ. И близкие Людмилы Михайловны тоже бы не возражали и были бы довольны.
Но что не сделано, то не сделано.
В заключение хочу сказать, что так, как прошла и была организована в Домжуре церемония прощания с Людмилой Алексеевой, в нашей стране прощаются не с политическими оппозиционерами (вспомним Сахарова, Юшенкова, Новодворскую, Немцова) и не с деятелями культуры (вспомним Окуджаву, Войновича и др.), а с нужными и важными для государства и для власти людьми. В определенном смысле (см. выше) мы сами виноваты, что согласились на такую церемонию прощания с Алексеевой, в каком-то смысле "отдав" прощание с Людмилой Михайловной в руки государства и ФСО.
Но есть и другой момент. Людмила Михайловна Алексеева, наверное, больше, чем какой-либо другой человек, сама своей деятельностью после возвращения из эмиграции в Россию в 1993 году способствовала и содействовала тому, что московские правозащитники и правозащита превратились в России в профессиональную и грантовую деятельность, политически зачастую беззубую и политически конформистскую (в каком-то смысле СПЧ при президенте результат этого). У диссидентов первой Московской Хельсинкской группы было к правозащитной деятельности другое отношение, мне кажется, она была гораздо более политически острой. Но сам я в советские времена не был диссидентом, а позже никогда не считал себя, да и не был, правозащитником и тем более историком правозащитного движения. Поэтому высказанная выше мной оценка — это оценка "со стороны". Надеюсь, она не оскорбляет память Людмилы Михайловны.
