Игорь Яковенко все верно написал в статье о концерте на Первом канале, посвященном 100-летию со дня рождения Александра Галича, и последовавших после этого ведьминого шабаша — иначе не скажешь — публикациях в прессе. Вот только один пассаж статьи резанул мне слух: "Так Родина своим жирным пузом наваливалась на убитых ею Пушкина и Лермонтова, Мандельштама и Гумилева, на затравленных ею Ахматову и Зощенко".
Родина, конечно, со всем своим удовольствием и любовью наваливалась на всех вышеперечисленных творцов и наваливаться продолжает, подтверждением чему и служит концерт на Первом канале. Как же не приватизировать, не использовать в своих целях не сильно жаловавших ее гениев, когда они после смерти уже и возразить не могут? Сам бог велел сделать "наших всех" — нашими, аннексировать их, как Крым — по меткому замечанию Яна Шенкмана, автора статьи в "Новой газете".
Возражение у меня вызывает утверждение о том, что Пушкин и Лермонтов были убиты Родиной, и постановка их в связи с этим в один ряд с Мандельштамом и Гумилевым, Ахматовой и Зощенко.
Вообще-то Пушкин и Лермонтов были убиты, соответственно, Дантесом и Мартыновым. Яковенко, конечно, имеет в виду косвенное, опосредованное участие самодержавия в убийстве поэтов — именно эти штампы были вбиты нам в головы еще со школьной скамьи, и именно эти штампы повторил Игорь Александрович. Что странно, поскольку сегодня, в общем, известно, какими оба поэта были задирами и дуэлянтами (тем более, время такое было).
"Чем кровавее, тем лучше"
В моей не очень серьезной фантастической повести для подростков "В гостях у Пушкина" двое старшеклассников летят на машине времени в 19-й век с благородной миссией: предупредить, предостеречь Александра Сергеевича о предстоящей дуэли. Но, поскольку они были неучами по русской литературе, они путают год, в который состоялась дуэль, и вместо 1837-го или, с запасом, 36-го года, приземляются, точнее, "привременяются" в 1816-м году, когда Пушкин учился еще в Лицее и никому не был известен. На этом строится вся сюжетная интрига.
Но вот вопрос: если бы эти подростки были по литературе круглыми отличниками и встретились с Александром Сергеевичем в нужное время, накануне дуэли с Дантесом, удалось бы им его предостеречь? Уклонился бы Пушкин в этом случае от дуэли? — Весьма сомнительно.
Едва закончив Лицей, Пушкин завертелся в вихре светской жизни. Он был ужасный забияка. Мог вызвать на дуэль по ничтожному поводу, за неосторожно сказанное слово, и в то же время сам зачастую нарывался на вызовы. Вот, полюбопытствуйте, список дуэлей, в которых участвовал "наше все", приведенный в Википедии, 27 дуэлей.
Впечатляет, правда? Почти все дуэли, к счастью, не состоялись, но этот список наглядно свидетельствует о том, какой задира был Пушкин.
Дуэли в то время были обычным явлением, они являлись вроде как обязательной принадлежностью человека чести. Кроме того, в стране подавлявшейся свободы, участие в дуэли, подозреваю, невольно казалось свободомыслием, тем более что законом дуэли были строжайше запрещены. Чем большее количество раз ты стрелялся, тем более ты свободолюбивый человек, и уважаем окружающими, в особенности — дамами. Кстати, однажды Пушкин так увлекся, что едва не вызвал даму на дуэль — в итоге вызвал ее мужа, которому пришлось отвечать за жену. В списке, приведенном в Википедии, это дуэль под номером 11: "1822 год. — Пушкин вызвал на дуэль молдавского вельможу Тодора Балша, хозяина дома, где он гостил в Молдавии. Причина: Пушкину недостаточно учтиво ответила на некий вопрос супруга Балша, Мария. Итог: стрелялись, но оба промахнулись".
В общем, за свою недолгую жизнь Александр Сергеевич десятки раз вызывал и был вызван — но, к счастью, до поры до времени это сходило ему с рук, судьба берегла его. Казалось, поэт был в упоении от чувства опасности, находясь у пропасти на краю, возможно, это питало его вдохновение. Порой он поступал просто безрассудно. Таковым был его вызов, посланный знаменитому в то время дуэлянту, авантюристу, но, несомненно, храброму и отчаянному человеку, Толстому-Американцу, двоюродному дяде Льва Толстого. К этому времени Американец убил на дуэлях 11 человек, и такого дуэлянта Пушкин рискнул вызвать! Они не были даже знакомы — ссора произошла заочно. Толстой в письме к одному из друзей написал, что Пушкина высекли в ведомстве Бенкендорфа, письмо получило огласку, но, к счастью, информация об этом дошла до Пушкина уже в ссылке (вот уж действительно — нет худа без добра), так что на тот момент Пушкин смог ответить лишь злой эпиграммой. Толстой не остался в долгу — написал ответную. Так состоялась словесная дуэль. Настоящая же дуэль не состоялась — опять же — лишь по счастливому для Пушкина стечению обстоятельств, ибо исход поединка ни у кого не вызывал сомнений: вернувшись в Москву, Пушкин послал к Толстому секунданта, но тот просто не застал Американца на месте. Спустя некоторое время их сумели примирить, и они даже подружились, и дружба эта, как ни странно, оказалась очень крепкой.
Так что при том количестве дуэлей, в которые встревал Пушкин, приходится лишь удивляться, что трагедия не случилась намного раньше. К Лермонтову — не меньшему задире — судьба не была столь благосклонна, и он погиб в 26 лет, хотя и он мог погибнуть еще раньше — на известной дуэли с де Барантом.
И как же, вы полагаете, Александр Сергеевич отнесся бы к предостережению о предстоящей дуэли? Дуэли, которой, заметьте, он настойчиво добивался.
Поначалу она должна была состояться двумя месяцами раньше — еще в ноябре 1836-го года, и Пушкин, отсылая к Дантесу своего секунданта, давал ему указания: "Чем кровавее, тем лучше. Ни на какие объяснения не соглашайтесь". Тогда дуэль не состоялась, но через два месяца Пушкин возобновил вызов, не отступив от требования "чем кровавее, тем лучше". И дуэль, отвечавшая этой установке, состоялась: в то время, как в Европе нормальным при дуэли на пистолетах считалось расстояние между барьерами в 25 — 30 шагов, здесь это расстояние было всего 10 шагов! Такая дуэль не могла закончиться иначе, чем она закончилась: ранением обоих противников.
В связи с той настойчивостью, с которой Пушкин добивался кровавой развязки поединка, а также тем, что он тоже ранил Дантеса, возникает любопытный аспект: каждый, кто счел своим долгом написать стихи "на смерть Поэта", начиная Лермонтовым — "...вы не смоете всей вашей черной кровью поэта праведную кровь!", и заканчивая моим любимым Леонидом Филатовым — "...да нам плевать, каким он был, ... он Пушкина убил!" — благородно негодуют, посылая проклятия бездушному убийце великого поэта. Хотя по человечески их гнев понятен, но мне хочется спросить: а что бедолаге Дантесу оставалось еще делать? Не он столь настойчиво добивался дуэли, тем более, со столь кровавыми условиями. Требование Пушкина "чем кровавее, тем лучше" указывало на его явное желание убить противника. Что, Дантес должен был, жертвенно осознав "...в сей миг кровавый, на что он руку поднимал" позволить Пушкину хладнокровно застрелить себя? А если бы все произошло наоборот, к чему, собственно, и стремился Пушкин, и поэт был только ранен, а Дантес убит — негодовали бы мы точно так, посылая проклятия убийце почти еще мальчика Дантеса? — Не думаю.
Между прочим, поначалу Пушкин и Дантес подружились: Александру Сергеевичу было в то время 35 лет, а Дантесу — 22. Он, как и Пушкин, крутился в вихре светской жизни, любил и был любим женщинами, так что, возможно, напоминал поэту его самого в юношеские послелицейские годы. Тем более дикой кажется та настойчивость, с которой Пушкин стремился убить своего младшего товарища.
Николай I: "Я ненавижу дуэли; это — варварство"
Царский режим, конечно, был та еще бяка, но с какой стороны, в свете вышеизложенного, его можно обвинить в гибели поэтов? Тем более отношение к дуэлям со стороны российской власти почти всегда было однозначным — как к тому же убийству.
Крайне отрицательно к дуэлям относился еще Петр I. При нем за дуэль вполне можно было поплатиться жизнью.
А вот какую проповедь произнес священник в придворной церкви Зимнего дворца, в присутствии Николая I, в начале 1840-х годов, уже после развязки двух самых знаменитых и трагических в истории России дуэлей:
— К вам обращаюсь, молодые воины, и спрошу вас, для чего отечество дало вам меч? Не для защиты ли родины вашей? Как вы смеете поднимать его против вашего товарища и быть убийцею за одно неуместное слово, быть разбойником? Как осмеливаетесь мешать священное имя — честь — с безрассудным предрассудком, который на конец шпаги повесил все ваши добродетели? Вы полагаете, что тот человек уже не обманщик, не клеветник, не вор картежный, когда он умеет драться?.. Неужели вы думаете, что негодяй, который убьет того, кто назовет его негодяем, сделается по милости своего зверского преступления честным человеком? Нет, он к прежнему своему названию прибавит гнусное название убийцы и разбойника. Бесчестный человек останется бесчестным, хотя бы он каждый день стрелялся... Замечено всеми, что негодяи чаще дерутся на дуэли... Они стараются прикрыть поединком черноту своей жизни...
Кстати, именно Николай I, тот самый император, который вместе "...с толпой, стоящею у трона" с легкой руки Лермонтова стал числиться чуть ли не организатором убийства Пушкина, натравливавшим на него Дантеса, из всех императоров 19-го века был самым ярым противником дуэлей. Именно ему принадлежали такие слова: "Я ненавижу дуэли; это — варварство; на мой взгляд, в них нет ничего рыцарского". И результат подобного отношения к поединкам не замедлил сказаться: дуэли, процветавшие при Александре I, при Николае пошли на спад. Но, по злой иронии судьбы, именно при нем погибли на дуэлях Пушкин и Лермонтов.
* * *
А у Николая I вообще не было причин быть недовольным Пушкиным. Здесь не место для подробного рассказа об этом, но Пушкин при Николае I — это уже совсем не Пушкин при Александре I. Это Александр I у него "Властитель слабый и лукавый, / Плешивый щеголь, враг труда...", а о Николае Пушкин слагает уже оду, как Державин какой:
Нет, я не льстец, когда царю
Хвалу свободную слагаю:
Я смело чувства выражаю,
Языком сердца говорю.
Его я просто полюбил:
Он бодро, честно правит нами...
Пушкин в последние 10 лет жизни (при Николае I) — это матерый монархист, осознавший ошибки молодости: "Молодость — это горячка, безумие, напасть. Её побуждения обычно бывают благородны, в нравственном смысле даже возвышенны, но чаще всего ведут к великой глупости, а то и к большой вине. Вы, вероятно, знаете, что я считался либералом, революционером, конспиратором, – словом, одним из самых упорных врагов монархизма и в особенности самодержавия. Таков я и был в действительности" (Владислав Ходасевич, "Пушкин и Николай I", 1938). За одну только пушкинскую отповедь "Клеветникам России" самодержавию следовало бы воздвигнуть его певцу памятник, вполне себе рукотворный.
Так что ставить Лермонтова, а тем более остепенившегося Пушкина в один ряд с убитыми Мандельштамом и Гумилевым, затравленными Ахматовой и Зощенко совершенно не справедливо. Пушкина и Лермонтова убили соответственно Дантес и Мартынов, а Мандельштама и Гумилева убил тоталитарный коммунистический режим, в буквальном смысле. С большой вероятностью, убил и Александра Галича.
* * *
Что касается празднования на Первом канале 100-летия со дня рождения Галича, то здесь исчерпывающей иллюстрацией к этому шабашу могут служить строчки самого поэта:
А над гробом встали мародеры (Эрнст, Познер — далее по списку)
И несут почетный...
Ка-ра-ул!
При подготовке статьи были использованы юбилейные, 1999 г. (к 200-летию Пушкина) публикации:
— "Независимой газеты" (в пору ее редактирования Виталием Третьяковым, при котором — сегодня в это трудно поверить — газета была одной из самых открытых для дискуссий площадок), статья Виктории Шохиной "Наши юбиляры";
— Питерского журнала "Костер", Вл. Сашонко "Паду ли я, стрелой пронзенный?...".
