Году в 1977-м, когда я работал инженером-технологом на авиаремонтном заводе в Быково, меня вызвали в РК КПСС г. Раменское. Со мной беседовал инструктор ЦК по поводу заявления, в котором я, будучи истовым ленинцем, просил отправить то ли в Анголу, то ещё куда — уже не помню, давно было — продвигать дело социализма за рубеж. В своё оправдание могу сказать, что уже тогда понимал насчёт привлекательности "верного и всесильного учения" — не ладилось с ним что-то, особенно после подавления в Чехословакии попытки придать социализму "человеческое лицо". Однако считал, что знаю, как это делать — продвигать, в смысле, — и у меня лучше получится, чем у этих "гавриков" из Международного отдела. В своей правоте был уверен, потому что в 1973 предсказал военный переворот в Чили, что, впрочем, было не сложно, да и вообще пора было стране возвращаться на магистральный, "ленинский", путь развития. Наши тогдашние мысли образно выразил в одной из своих книг, не сразу напечатанных, Фазиль Искандер: "Лысый хотел, как лучше, а усатый всё испортил".
Инструктора звали Вадим Иванович Шевелев[1], ему было слегка за сорок, ухоженный, ладно сбитый, тёмные очки.
— Рассказывайте, почему вы написали ваше заявление? — неприязненно спросил Вадим Иванович, сверля мою переносицу неразличимыми из-под стёкол зрачками.
— Ну, я считаю, эта… — я смутился, но, поднаторев в цеховых разборках с рабочими, постарался говорить почётче. — Вот, перечитал Ленина, "Государство и революция"… Так получается, что революция продолжается, я так считаю.
— Продолжается, говорите? — мрачно сверлил меня Вадим Иванович, что прямо-таки сбивало с толку.
— Ну да… — не понимал я, чего ему так сходу не нравится, ведь по радио, чуть что, звучало: "И вновь продолжается бой!.." — Я хотел бы применить свои языки, испанский, французский, вот по-португальски теперь тоже могу…
— А вы знаете, что это троцкизм? — не дослушав меня, неожиданно даванул свою линию мой визави.
Я понятия не имел о работе Л.Д. Троцкого "Перманентная революция", в институтах её не проходили, но все знали, что он был ярый враг советской власти. Правда, Сталина тоже, что подозрительно говорило в его пользу. Так что как-то отреагировать я не мог. Но разговор принял странный оборот, Вадим Иванович не скрывал, что заранее настроен недоброжелательно.
— Мы всё про вас знаем, — загадочно сообщил он. — Вы работаете на заводе, вот и работайте.
Я глотнул воздуха, вспомнив, что никогда из принципа не скрывал своих взглядов в частных разговорах, и зачем-то стал говорить, что надо же как-то реализовывать свои способности.
— А что вы можете, по-вашему?
— У меня есть друзья, испанцы, латиноамериканцы, греки…
Про друзей они тоже знали: телефон в открытую прослушивался, письма вскрывались. Мне это всё было по барабану: я ж ленинец и за социализм, хоть и человеческий.
— Я… умею убеждать[2], могу выступать перед людьми… — Вот это уж было совершенно лишне. О том, что кто-то может на митингах нести явную отсебятину, Вадим Иванович слушать не хотел.
— Нам это не нужно.
— Кому нам? — оторопело спросил я, уже не надеясь на положительный исход разговора.
— Кому надо, — сурово выговорил он и повторил: — Мы всё про вас знаем.
"Неизвестные отцы" — догадался я и обозлился:
— Так и мы про всех вас когда-нибудь всё узнаем.
Мы смотрели друг другу в глаза с одинаковой неприязнью и даже больше: с взаимным омерзением. Переговоры на этом закончились. Много лет спустя я, вспоминая ту встречу, удивлялся: ведь как в воду глядел: до перестройки и гласности оставалось лет 10, а всё было ясно, как в известном анекдоте про чистые листовки. Система отрицала самоё себя. С завода вскоре ушёл и много лет, имея уже два высших, провёл в безуспешных попытках найти интересную (во всех смыслах) работу, будучи безнадёжно невыездным. Где ты, Шевелев? Наверное, оставил после себя номенклатурно-гэбэшное потомство, попàдавшее недалеко от яблони. Живут, небось, в своих трёхэтажных дачах, рулят нашими нищими финансами и доят госмонополии.
Ну а я не жалею, что мне тогда не дали нигде повоевать за ихний "социализм": слава богу, хоть совесть спокойна. Зато есть что вспомнить: как-никак более сорока лет в оппозиции почти бессменному — исключая, наверное, 1991-1996 — номенклатурному вседержавию.
Да, а Троцкого я потом прочёл, конечно. И не нашёл у него ничего антисоветского: он был, как и я когда-то, идеалист, а ещё знаменитый и пламенный революционер. Но очень сильно заблуждался.
[1] Так он представился, но, скорее всего, либо помню не точно, либо он шифровался — и правильно делал.
[2] Моим приятелям-студентам я бодро раскрывал глаза на причины наших безобразий. А насчёт убеждать — боже, как я был тогда самонадеян!
