"Дзэн — это ваш обычный жизненный опыт, только на два дюйма от реальности" (проф. Судзуки)
55 лет кульминации августовско-октябрьского (1961 года) кризиса, как сейчас бы сказали, "вокруг Берлина" — это повод ещё раз поговорить о роли символов в кризисах, их "многослойном" характере и об их глубинной исторической подоснове. С весны 2014-го я неоднократно сравнивал российско-украинский конфликт с берлинскими событиями 1961 года и алгоритм тогдашней политики президента Кеннеди (почти идеальной) с политикой президента Обамы. Но мне хочется заглянуть в корни этого кризиса ещё раз, тем более что окончательно он завершился в 1989 году — в фатальное для немцев число — 9 ноября, и именно так, как планировали участники возникшего тогда невидимого и внешне антагонистического союза — американский левый либерал Кеннеди и немецкие правые радикалы.
Понять корни Берлинского кризиса и действия Запада в его ходе можно, только отступив на полтора тысячелетия вглубь европейской истории. Послеримская Европа (ограничим её с востока Доном и Окой) состояла из трёх сопоставимых этнокультурных массивов — кельтов, германцев и славян. Тюркские вклинения — угры и авары — очень быстро ассимилировались. Кельтский ареал называют "романскими народами", но это только потому, что именно он унаследовал римскую цивилизацию и распространил дальше (аутентичный католицизм, например, ирландские миссионеры). Кельтский ареал органично разделился на 4 "лепестка" — Галлия, Иберия, Италия и Британия (бритты, скоты, гэллы, эйры), правящей военной элитой в которой стали германцы (в Англии — в два слоя — саксы и норманны). Эти четыре "лепестка" непрерывно воевали между собой: Англия — за власть над Францией; Франция — за власть над Италией и Испанией; Испания — за власть над Францией (помогая Католической лиге), Англией и Южной Италией. Это были жуткие, эпические войны, составившие весь драматизм среднего и высокого средневековья. А вот значимых междоусобных войн германских земель почти не было, напротив, возникла почти идеальная модель "горизонтальной" державы конфедеративного типа — ассиметрический Первый рейх. Та самая Сакральноримская империя тевтонской нации. Поэтому естественной геополитической задачей главной кельтской страны — Франции было ослабить немцев, стравить их между собой. Для начала два создателя французского национального государства — Генрих IV Бурбон и Наварра и премьер-министр его сына — кардинал де Ришелье с огромным усердием спровоцировали страшнейшую Тридцатилетнюю войну, уменьшившую немецкое население на 1/4. Немного погодя в дело вступил "солнечный" внук Наварры и зачистил Пфальц, прирезав себе Эльзас и Франш-Контэ — граница по Рейну — геополитическая программа кардинала. И этого ада вышла супервоинственная Пруссия — на её восточной окраине немецких земель все эти кошмары отражались только потоками переселенцев. Пруссия немедленно опробовала режущиеся зубы на обескровленной Саксонии, а потом кинулась на Австрию. В результате через поколение армии "фрагментированной" Германии лупили даже якобинцы. Однако алгоритм производства "крысиного тигра" сработал, и появилась Пруссия Бисмарка, а потом и его Второй рейх. Когда его победили, то ужали и обескровили, но сохранили единым. А вот поверженный Третий рейх предпочли не просто разделить, а насмерть стравить обломки. Как известно, немцев, итальянцев и японцев спасла от маргинализации только Первая Холодная война, когда их ресурсы остро понадобились Западу и Востоку.
В результате оказалась выполнена трёхвековая геополитическая задача Западного (Римского) Запада — немецкие земли разделены на три части: бессильный австрийский обломок, из которого дважды выбиты все имперские притязания; и два смертельно ненавидящих друг друга государства — бывшая Западная Пруссия (ГДР) и альянс Баварии и бывшей прирейнской Германии, подаренной Пруссии Венским конгрессом (ФРГ).
Но над Западным Западом довлеет кошмар — немцы избирают нейтралитет, воссоединяются и предпочитают блокированию с наследниками Рима симбиотический союз с наследниками Орды — как во времена Бисмарка. Во всех западных политических триллерах о немецком реваншизме цель рвущегося к власти неофюрера (Прототрампа) — союз с Востоком, новое издание пакта 1939 года. Для немцев формально единый "Потсдамский" Берлин 1949-1961 — хрупкое воплощение робкой надежды на мирное объединение.
Но на сцене появляются американцы. Они еще не усвоили змеино-мудрый макиавеллизм Ришелье (он придёт к ним в эпоху Никсона-Киссинджера), они пылают крестоносным идеализмом Ричарда Львиное Сердце: Германия должна быть свободна от проклятого безбожного коммунизма, Германия должна стать Америкой Центральной Европы — федеративной, демократической и сильной. Западный Берлин — это не росток немецкого нейтрализма — это плацдарм свободного мира, нормандский пляж в "день Д", Иводзима…
А для СССР — сверху донизу — Берлин — это великий утешительный приз: памятник в Трептов-парке и покрытый красноармейскими граффити Рейхстаг должны примирять с тем, что побеждённые опять живут лучше победителей…
Но на сцене ещё два действующих лица, перед которыми стоит нелёгкий выбор — французский и немецкий национализмы. Для Франции, казалось, все исторические задачи решены: сильной Германии нет, и на Правобережье Рейна стоит Рейнская армия (в мае 1968 года к ней примчался де Голль уговаривать давить танками восставшую Сорбонну), и ФРГ вошла — пока младшим партнёром Парижа — в создаваемый "Общий рынок". Но Париж отдаёт себе отчёт, что самоизоляция от главных кризисов означает утрату международного авторитета — зачем делать атомную бомбу, если не грозить ей периодически? Де Голлю не повезло — эй-бамб появилась у него на год позже того времени, когда бы он тоже мог грозить ей Хрущеву… А без бомбы Генерал решил, что лететь в Берлин как-то не солидно. Представляю, как бы они смотрелись рядом с Джоном Фицджеральдом на том миллионном митинге. И решился бы де Голль в свою очередь крикнуть: "Я — их бин тоже берлинец!" [Кеннеди выкрикнул свой знаменитый слоган с ошибкой — не "я — берлинец", а "я — берлинский"]? По крайней мере, в октябрьские события, Генерал не решился поддержать французскими танками американские при противостоянии с танками советскими у Чекпойнт Чарли. А ведь одновременный (Лондон бы не отстал) прорыв каких-то "ГДРовских" заграждений танками всех трех западных держав мгновенно восстановил бы гарантированную Потсдамом свободу сообщений по городу. Ульрих утёрся бы, как потом утёрся Кастро. И Хрущев бы отступил, как через год отступил на Кубе. Потому, что, собравшись устраивать мировую войну, не сокращают армию сразу после призыва, не увольняют прошедших войну офицеров, не режут на металлолом почти достроенные линкоры на стапелях! Но Кеннеди негласно компенсировал бы ему Лаосом, как и собирался…
Словом, оказавшийся не у дел де Голль потыркался, потыркался, накопил обиду "що пацаны перетёрли без него" и через пять лет скандально ушёл из НАТО, а потом устроил ту самую не разлей вода сепаратную дружбу с Москвой, что так опасался от какой-нибудь необисмарковской Германии, и в знак которой запретил проведение в Париже демонстрации солидарности с оккупированной Чехословакией…
Совсем сложно немцам. С одной стороны, тевтонская ярость да германская честь, а с другой, чего-то можно добиться только как часть свободного мира — иначе в третий раз Германия только хрустнет…
Принимается немецкими националистами важнейшее решение — никакого "особого пути", идти с Америкой за освобождение всей Германии и Европы от коммунизма. Такой же судьбоносный выбор, что делали русские правые националисты зимой-весной 2014 года — европейский и антипутинистский выбор вместе с Киевом или соблазн приращения к евразийской империи русских анклавов.
Но немецкий выбор, чтобы не быть предательством отцов, сражавшихся с англосаксами, предательством памяти жертв ковровых бомбардировок немецких городов, должен иметь мощное моральное подкрепление. Речь Кеннеди — хорошо. Но мало! А вот американские патрули, идущие сносить незаконные преграды (статус Берлина предусматривал право всех союзников патрулировать весь город) — это знак! Да, путь им заслонили советские танки; да, перепуганный старичок Аденауэр раскудахтался, что нужен мирный компромисс; да, никто всерьёз не стремился к танковым дуэлям на берлинских улицах, но — была проявлена воля! Америка показала, что готова умирать за немцев! И возник новый консенсус — заокеанского либерализма и немецкого национализма. Поэтому в ФРГ очень долго было самое слабое антивоенное движение, движение против американских баз. Ведь они — защитнички, единственные! Потому в 80-е так сравнительно просто прошло критически важное для слома советской воли решение о развертывании в ФРГ американских ракет средней дальности.
И ещё об одном надо упомянуть — согласно доктрине немецких правых, объединение Германии будет результатом антикоммунистического восстания в ГДР. Когда так и случилось, центристский истеблишмент "переписал историю", сделав главным героем Горбачёва. Да, так знакомая нам "вера в доброго царя". Потом выяснилось, что вековая геополитическая традиция Западного Запада делить немцев взяла вверх даже над рассудком — и Миттеран вместе Тэтчер хором умоляли Горбачёва наложить вето на объединение Германии. Но то ли Михаил Сергеевич решил не повторять "проспект Руставели" у Бранденбургских ворот, то ли у канцлера Коля нашлись более весомые экономические аргументы, но Горбачёв предпочёл стать "лучшим немцем 1990", а не "палачом Германии". Впрочем, очередной французский президент в очередной раз затаил злобу — и в августе 1991 года Миттеран признал ГКЧП. Поторопившись и насмешив людей вместе с главой ООП Ясиром Арафатом.
Теперь, учтя всё вышесказанное, давайте разберём итоги полосы берлинских кризисов. Убедившись в провале блокады Берлина лета 1948 года, Сталин "отпрыгнул" и предложил Трумэну и Аденауэру "необисмарковскую" альтернативу — единая "нейтральная" (т.е. аграрная) Германия. Это не только решило бы немецкий вопрос, но и предотвратило бы Холодную войну и гонку вооружения. При наличие огромной нейтральной Германии, население которой поднялось бы и против американо-французской армии, например, идущей на Вислу и Влтаву, и против советско-польской, идущей к Рейну, Третья мировая в сухопутном варианте невозможна (а забрасывать атомными бомбами освобождаемых никто не будет).
Но поскольку одновременно Сталин поставил коммунистов в Будапеште, Праге и Варшаве, веры ему не было никакой. Хрущев начал охмурять Аденауэра и демонстративно эвакуировал Австрию, оставив её буржуазной… Одновременно в британской дипломатии началась дискуссия о том, можно ли протянуть руку послесталинским советским вождям (на платформе губительности атомной войны), но победила позиция вернувшегося на год к власти Чёрчилля, что "большевики не меняются и понимают только силу". Хрущев в итоге сбросил с формального премьерского места "труса и капитулянта" Маленкова, а поражение и раскол Запада во время Суэцкого и Венгерского кризисов позволили Кремлю в 1958 году ультимативно потребовать передать Западный Берлин под полицейский контроль ГДР. Видимо, Хрущев, как и нынешний Кремль, полагал, что для удачности переговоров надо создавать "точки давления". В итоге срок ультиматума надо было непрерывно переносить… И не надо думать, что победители Берия не услышали его доводов в пользу нейтрализации и объединения Германии как буржуазной страны — финляндизации. Потом произошёл громогласный раскол Москвы и Пекина, и Хрущеву стало не до Берлина. Но пока Кремль пугал берлинцев новой блокадой (память о спасшем двухмиллионный мегаполис чуде, сотворённом американской транспортной авиацией была вполне свежа), шёл малозаметный процесс трансформации сознания западных немцев от восприятия себя как коллективных жертв победителей к восприятию защищаемыми свободным миром. Тогда же произошло историческое примирение с Израилем с выплатой контрибуции (формально — компенсация за "ариизированную" собственность, но с признанием этим актом за еврейским государством статуса душеприказчика жертв Холокоста).
Только катастрофа американской политики на Кубе в апреле 1961 года вдохнула в Хрущева дерзость идти ва-банк в берлинском вопросе. Однако советские вожди бездарно прохлопали (протабанили ушами) точку перехода сознания западных немцев из побеждённых инициаторов мировой войны к осознанию себя свободной нацией — частью свободного мира, над которым стоит угроза коммунистического порабощения. Возник и упрочился союз англосаксонской демократии, немецкого либерализма и германского реваншизма… Результатом этого стал бездарный провал хрущевско-ульриховской пропаганды о том, что Стена — эта "Антифашистский вал".
Сооружение Стены как пример идеально скоординированной спецоперации и демонстрация рабской покорности восточногерманского силового и партийного аппарата, немедленно стало политической катастрофой. Поскольку и в своих глазах, и в глазах цивилизованного мира — немцы вновь стали невинной жертвой. Как они чувствовали себя жертвой "Версальского диктата".
Возможность удержать в ГДР ещё пару-тройку миллионов человек не могло компенсировать постепенное превращение 17 миллионов в латентную "пятую колонну". Да, немцы молчали и в 1968-м, и в 1980-м, но их взрыв в октябре 1989 сразу лишил советскую внешнюю империю всей Европы. Если взять пример из истории Первой мировой, то это как Салоникский фронт, который три года вызывал германские насмешки как самый большой лагерь для французских военнопленных и которых Берлин решил не трогать, чтобы у 20 болгарских дивизий был стимул чувствовать себя при деле, а потом в октябре 1918-го фронт рванул и мгновенно вышел на подступы к Будапешту (завоеванных венгров отдали сербам), выведя из войны Турцию и Болгарию, развалив Дунайскую империю и обрекая этим Германию на капитуляцию (торг стал неуместен).
Советская дипломатическая историография старательно изображала итог Берлинских кризисов как грандиозную победу Кремля. Дескать, захотели и перегородили, и что ответил Запад — митингом Кеннеди?! Но этот митинг позволил Америке вновь ощутить себя защитницей свободы и демократии.
Шрам, рассекший немецкий город, стал тем самым конкретным воплощением железного занавеса, которого так не хватало Чёрчиллю для выразительности. Стена, колючая проволока, самострелы — что лучше могло дать понять, что мир социализма — это концлагерь. И по сравнению с кровавыми жертвами этой Стены, что значил весь пропагандистский бубнёж об "угрозе возрождения западногерманского милитаризма"?! Ещё мало возрождается!
То, что Москва не позволила Бонну аннексировать Западный Берлин, опять же было на руку спецслужбам США и Британии, которые могли не оглядываться на немцев и немецкие законы.
Это всё иллюстрирует тот факт, что стратегические победы могут быть превращены в сокрушительные метастратегические поражения.
И теперь пара юридических вопросов. Разделив город в августе, нарушили ли права немцев, гарантированные Потсдамскими соглашениями? Не пустив патрули союзников в октябре, нарушили ли права стран-победителей, гарантированные Потсдамскими соглашениями? Потсдамские соглашения определяли раздел Германии и Берлина безусловно — по праву победителей. Август 1961 года прикончил тот самый Ялтинско-Потсдамский мир, который так хотят восстановить в Кремле и на Смоленской площади. Мир-сговор победителей был заменен через 14 лет Хельсинкским актом, где мир и гарантию нерушимости границ и статус-кво обусловили соблюдением ряда прав человека и гражданских свобод. Но СССР многократно нарушил свои обязательства по "третьей корзине". И не только преследованием диссидентов, но и даже таким "пустяком", как возобновлённое глушение "Голоса Америки", "Би-Би-Си", "Радио Франс-интернейшенл" и "Радио Канады" в конце августа 1980 года, когда польские коммунисты капитулировали перед "Солидарностью" ("Свободу/Свободную Европу", "Голос Израиля" и "Немецкую волну" глушили всё равно).
Поэтому у СССР исчезло право настаивать на нерушимости раздела Германии и Берлина, он потерял своё легитимно признаваемое право победителя.
