Эдуард Лимонов "Книга мертвых — 2. Некрологи", Лимбус Пресс, 2010
Эдуард Лимонов продолжает каталогизировать своих мертвецов. Второй том этого реестра усопших с чудовищно бездарной обложкой (а ведь у писателя по-прежнему бывает много удачных фотографий) назван просто и "по-киношному" "Книга мертвых — 2" и снабжен столь же очевидно-напрашивающимся, стандартным подзаголовком "Некрологи". Вышедшая в 2000-м "Книга мертвых" и последовавшая за ней и в чем-то с ней схожая, написанная автором уже в "Лефортово" "Книга воды" справедливо были названы кем-то из критиков не только одними из лучших мемуаров современной русской литературы, но и образцом того, как вообще надо писать воспоминания. В этом смысле логичным является и название новой книги, как у сиквела голливудского фильма, отдающее поточным производством, конвейером, и тот факт, что метод литературного препарирования Лимоновым своих почивших знакомых остался ровно тем же, что и 10 лет назад. Действительно, совершенно незачем изобретать новый велосипед, если и старый прекрасно едет.
Но вот взять за образец этот способ литературного обращения с покойниками желающим, если таковые найдутся, будет отнюдь не легко. Потому что при всей внешней простоте авторского подхода и характерной лимоновской поверхностности, где эстетство сочетается с "пацанской" грубостью, подход этот сложен и полон противоречий.
С одной стороны, он бросается в глаза (особенно если читатель к такому не привык) своей подчеркнутой сухостью, "жесткостью", кристальной трезвостью, отсутствием какого бы то ни было сакрального пиетета перед, так сказать, таинством смерти.
С другой стороны,
стандарты, по которым Лимонов выделяет своих мертвецов, бесконечно далеки от буржуазного здравомыслия и скучного рационализма. Его интересуют девиации, выламывание за рамки нормы.
При этом нет какой-то стандартной, одной на всех или на многих нормы, "буржуазной" или там "советской". Стандартная норма порождает стандартизированный же, шаблонно-штампованный протест против себя. Пресловутое "общество потребления" не устает это наглядно демонстрировать, поставляя на "рынок протеста" все новые и новые товары. Нет, подход Эдуарда Вениаминовича индивидуален: он ценит выход за рамки, в которые человек был помещен своей средой, воспитанием, обстоятельствами, местом рождения (не только в географическом, но и в социальном смысле), — в общем тем, что ему было задано в качестве "стартовых условий". Вот насколько человек сумел это преодолеть, из этого выломиться — настолько он Лимонову и интересен. А, например, поэт и музыкант Алексей Хвостенко, всю жизнь "как рыба в воде" "плававший" в своей богемно-творческой заводи, среди сквотов и джем-сейшенов и никуда из нее не рвавшийся, автору не интересен. Потому что однообразно и предсказуемо.
Вот это сочетание, во-первых, хирургической холодности в обращении с, простите, "материалом" и, во-вторых, чуткости к резким, дерзким, зачастую странным, иррациональным движениям человеческой натуры и зигзагам биографии и дает на выходе специфическую, оригинальную манеру, в которой Лимонов судит людей, которых он знал и пережил.
Судит, но не обвиняет. Не возвышается над мертвыми, но смотрит на них как бы с боку, как прохожий, в чье поле зрения они попали на некоторое время.
Лимонов блестяще овладел умением писать так, что вроде бы это о других, но в итоге получается, что о себе, о себе и еще раз о себе самом. Даже такие люди, как Александр Зиновьев и Илья Кормильцев, не говоря уже о Сергее Довлатове, в "Книге мертвых — 2" являются не более чем статистами, промелькнувшими в углу сцены, в центре которой — Эдуард. Сам автор не желает ставить себя на одну доску ни с кем, кроме совсем уж "монстров" — Солженицына, Бродского. Ну и что с того, что Кормильцев как поэт может быть интереснее Бродского? Во-первых, Лимонов Кормильцева не читал, а во-вторых, и с Бродским, и с Солженицыным он соперничал и соперничает не как с поэтом и писателем, а как с деятелями, символами, почти политиками, с "властителями дум". Вот они — "реально крутые", "это — фигура", как уважительно говорили дворовые ребята советского прошлого. С ними и только с ними Э. Л. готов себя сопоставлять.
За 10 лет, прошедших после выхода первого тома "Книги мертвых", и метод и сам автор остались в целом теми же, но некоторая эволюция все же имела место. Иногда кажется, что вторая "Книга..." более злая и безжалостная, чем первая. Иногда — что, наоборот, более терпимая к людям (но и более равнодушная). Задиристого, панковского драйва ниспровергателя стало заметно меньше. Савенко уже давно не подросток.
В то же время очевидно, что
автора окончательно покинули сомнения в собственном величии.
Уже в предисловии начинаются перлы: "Хочу остановить внимание читателя... на особенностях моего таланта", "Мое творчество оригинально (среди прочих черт) еще и тем, что...". И наконец финальная фраза: "Придется тебе, читатель, захлопнув книгу, взяться за пересмотр твоей эстетики, если ты не остолоп". Все это разительно (одно из любимых лимоновских словечек) напоминает уважаемого писателем Ницше, у которого в автобиографии Ecce Ноmo, написанной уже на грани безумия, есть главы с названиями типа "Почему я так умен?" и "Почему я так велик?". Честолюбие Лимонова, похоже, наконец насытилось. Оно больше не болит, оно греет. Автора, разумеется.
Вы можете оставить свои комментарии здесь
