Для начала определимся с понятиями. Когда говорят "оппозиция", обычно представляют Бориса Немцова и Леонида Гозмана, а не Александра Белова или, скажем, Багаутдина Магомедова. При этом понятно, что Белов и тем более Магомедов куда больше заслуживают того, чтобы называться "врагами режима", чем Немцов и Гозман.
С другой стороны, "системные" Зюганов или Миронов охотно называют себя оппозиционными политиками, но встречают недоуменные взгляды. Экстравагантный Дугин, в свою очередь, пуще огня боится самого этого слова — "оппозиция"… В общем, оппозиционное поле имеет сложные и спорные границы.
Поэтому, чтобы не путаться, воткнем в самую середку булавку с флажком. Под "оппозицией"
мы будем иметь в виду прежде всего тех, кого у нас называют "правыми либералами" или "социал-демократами".
Членов и симпатизантов "Солидарности" или уж "Яблока". А также, до кучи, всех им сочувствующих, то есть, условно говоря, читателей "Новой газеты" и слушателей "Эха Москвы".
Итак. Если спросить кого-нибудь из этих самых читателей и слушателей, мы, скорее всего, услышим в ответ что-нибудь в диапазоне от хмурого "Я просто ненавижу эти чертовы порядки, меня от них тошнит" до пафосного "Мы хотим жить в другой стране".
К сожалению, на этом рефлексия обычно и останавливается, что вызывает обоснованное подозрение в непродуманности оснований. Увы, нелюбовь к скверным порядкам довольно часто маркирует обыкновенную потребность в моральном превосходстве, д'артаньянском белом плаще наотлет: ощущать себя добрее, честнее и великодушнее тех, кто тобой управляет, легко и приятно. Что касается "другой страны", тут volens nolens вспоминается незабвенное фадеевское "границы открыты — пожалуйста, вон отсюда". Или, как выразился в частной беседе штатный идеолог одной прокремлевской организации: "В оппозиции у нас те, кто недостаточно знает английский и не имеет востребованной на Западе профессии". Несправедливо (а как же Гарри Кимович?), но едко.
Впрочем, перебрасываться колкостями можно долго. Поэтому изменим формулировку исходного вопроса.
Оппозиция, безусловно, чего-то хочет и чего-то требует. Но от кого она этого хочет? На ком или на чем сосредоточены надежды и страхи оппозиционеров?
Тут двух мнений быть не может.
Единственный объект, находящийся в поле зрения нашей оппозиции, — это власть. Точнее, начальство, и прежде всего кремлевское начальство.
О, Кремль, Кремль! Только он один по-настоящему существует, только его действия важны, только происходящее в кремлевских чертогах имеет значение. Все остальное важно и значимо ровно в той мере, в которой оно может как-либо повлиять на Кремль. Что не влияет на Кремль, того нет вовсе.
Наверное, я не сильно погрешу против истины, если скажу, что цель практически любого действия, совершаемого оппозицией, — "достучаться до кремлевских", чтобы они наконец ее услышали, приняли к сведению, пустили бы в свои хоромы и вступили бы в "диалог". За всей ее словесной мишурой скрывается одно, но пламенное желание: чтобы власть признала оппозицию равночестной себе, "партнером по элитной коммуникации". Все остальные оппозиционные требования, зачастую вроде бы и разумные, и справедливые, являются чем-то менее значимым — это предмет торга.
Увы. "Злочинна влада" все это прекрасно понимает. Что и неудивительно, так как она исходит из той же самой картины мира. Именно поэтому власть не обращает почти никакого внимания на собственно политические требования оппозиции, на все проекты реформ и улучшений, а также низвержений и свержений. Она твердо держит в уме: все это несерьезно и большого значения не имеет. "На самом-то деле им только одно нужно, — думает власть, — чтобы их за людей принимали и в креслица напротив посадили". И — с ехидной улыбочкой профессиональной динамщицы — в очередной раз решает про себя: "А вот того-то самого сладенького я им, кобелям плешивым, и понюхать не дам, только дразнить буду, хи-хи".
Нетрудно предположить, что при такой тотальной зацикленности на власти оппозиция обращает мало внимания на все то, что властью не является. Так оно и есть. Хотя нет, даже не так. Оппозиция смотрит на "это все" теми же глазами, что и ненавидимая-вожделенная власть. Ровно теми же самыми.
Прежде всего это касается отношения к народу.
Начнем, как всегда, со слов.
Слово "народ" оппозиционеры не любят и избегают,
заменяя эвфемизмами типа "население", "общество", "большинство", "массы", "электорат". Почему, мы скажем позже, а пока посмотрим на употребление всех этих словечек.
Начнем с "населения". О нем обычно вспоминают в контексте обличений, бросаемых власти. В речах лидеров оппозиции можно даже найти высказывания типа "население страны деградирует, нищает и вымирает". Правда, это обычно говорится ровно тем же тоном, что и "нефть кончается" или "инфраструктура ветшает", то есть как об исчерпании некоего ресурса, даже не самого ценного.
Еще оппозиционные деятели время от времени вспоминают о каком-то "российском обществе". Если про общество говорится что-то вроде "российское общество устало от беспредела властей и больше не может терпеть", то довольно быстро выясняется, что оппозиционер имеет в виду "общественность", читай себя и своих единомышленников. Если же имеется в виду общество за пределами круга, то, скорее всего, его поминают затем, чтобы поругать за "пассивность".
Под "пассивностью" понимается, в свою очередь, только одно — неготовность этого самого общества поддерживать оппозицию.
Никакие другие признаки активности в счет не идут. "Кто ничего не делает для нас, тот не делает ничего вообще". "Пассивность" же объясняется по-всякому, но обычно нелестно. В лучшем случае говорят, что общество "оболванено кремлевскими СМИ и запугано ОМОНом". В худшем — отрицается само существование какого-либо общества "в этой стране". "У нас нет нормального общества, у нас есть только опустившееся быдло, которое ни на что не способно" — идея столь же банальная, сколь и распространенная.
Еще более противоречивые эмоции вызывает слово "народ".
Нет, оппозиционер, особенно нынешний, образца конца нулевых, уже научился его произносить без содроганий (раньше были сложности и с этим). Но вот чувства, испытываемые к "народу" среднестатистическим оппозиционером, сложны, противоречивы, и, осмелюсь отметить, скорее напоминают неприязнь, чем симпатию.
Впрочем, тут все сложно. Я бы сформулировал дело так:
оппозиция готова посочувствовать народу, но только во вполне определенных вопросах.
И есть вопросы, где оппозиция и народные чаяния расходятся очень резко.
Начнем, однако, с кратких моментов близости.
Так, оппозиция готова к симпатии и сочувствию, если народ хочет чего-то такого, что важно для самой оппозиции. Например, в вопросе об отношении к нашей правоохранительной, так сказать, системе и к ее сотрудникам. В этом вопросе вальяжный оппозиционный политик и последний бомж друг друга прекрасно поймут. Что, кто-то любит гаишников, доверяет российским судам, не боится оказаться под следствием? "Тут мы все всё понимаем".
Несколько меньше понимания вызывают базовые экономические и социальные проблемы народа. В принципе оппозиция в курсе того факта, что народу живется плохо. Правда, в течении всех девяностых и значительной части двухтысячных она исходила из того, что народ сам виноват, так как не был достаточно эффективен и проворен, не умел вписаться в "рынок" и т. п. Но, кажется, за последние годы социальный расизм, охотно демонстрируемый записными либералами, несколько умерился. В частности, потому что выяснилось: в "рынок" по-россиянски, оказывается, регулярно не вписываются не только бабушки-пенсионерки, но и самые что ни на есть крутые бизнесмены (как тот же Ходорковский). Некоторых либеральных оппозиционеров даже посещала мысль, что, может быть, и несчастные старушки, умирающие от голода и холода, не столь уж и виновны в своем бедственном положении. И они не боятся это говорить!
Однако есть грань, за которой всякие симпатии к народу и его чаяниям как ножом отрезает. Я имею в виду национальную проблему.
Опять же. В принципе оппозиция в курсе того обстоятельства, что большая часть населения "этой страны" — русские. И что русские, как и все остальные народы, имеют какие-то национальные чувства (а может, и права?), ущемление которых воспринимают болезненно.
Но вот в этом вопросе оппозиция целиком и полностью находится на стороне тех, кто эти чувства унижает и права ущемляет.
Заметим. Либералы-оппозиционеры вовсе не являются врагами национальных чувств вообще. Им понятно, что это такое — когда речь идет, скажем, о чеченцах или — тем паче! — о евреях. Тут полное понимание. Но стоит заговорить о русских национальных чувствах, как начинается если не истерика (хотя бывает и это), то полное, абсолютное, стопроцентное отторжение.
И это стопроцентное отторжение становится тысячепроцентным, как только речь заходит о русском народе как о политической силе, которая хочет не только хлебушка и дешевых лекарств, но и удовлетворения каких-то там национальных чаяний. "Это все фашизм-фашизм-фашизм".
Иррациональный ужас перед "фашизьмой", под которой понимается вообще все, хоть как-то связанное с русским вопросом, действует просто убийственно. Достаточно даже самого слова "русский": оппозиция его практически не употребляет. Оно отсутствует в словаре. Если не верите, посмотрите, например, сколько раз оно употребляется в текстах, опубликованных в рубрике "Оппозиция и большинство". Скажу сразу: в пяти статьях, опубликованных до меня, оно не встречается. "Чего уж".
Ну, разумеется, кремлядь-умничка все эти моменты тоже понимает (поскольку относится к русским ровно так же). И в случае малейшей опасности со стороны оппозиции механически давит на эту кнопочку — в полной уверенности, что это всегда сработает.
В качестве примера напомню ситуацию со вводом в действие пресловутой 282-й статьи УК. Вообще-то данный инструмент был предназначен для тотального подавления свободы слова, и это было видно сразу. Любой сколько-нибудь последовательный либерал и демократ должен был бы выступить против 282-й, как только он прочел бы ее текст, потому как прямая аналогия со статьей 62 советского УК (если кто не помнит — "Антисоветская агитация и пропаганда") прямо-таки бросалась в глаза.
Но власть сделала простейший и абсолютно беспроигрышный ход: начала обкатывать новый инструмент на активистах русского движения. И вся либеральная общественность с восторгом встретила нововведение. "Раз русских фашиков сажают — значит, статья нужная!" Отмороженнейшие либералы выступали по тому же "Эху Москвы", требуя от властей ужесточения репрессий, новых посадок, новых жертв. "Крутите, крутите гайки, распните, распните их!" Когда же по 282-й начали получать сроки критики власти как таковой, совсем даже нерусские, например Ирек Муртазин, обвиненный в разжигании розни к социальной группе "власть", пить боржоми было уже как бы даже и поздно.
Или вот, скажем, отношение к иммиграции, легальной и не очень. По идее вменяемая оппозиция должна бы понимать, что завоз диких таджиков или кавказцев, их срочная паспортизация и расселение в России никаких выгод ей, оппозиции, не несет. Эти люди никогда и ни при каких обстоятельствах не будут голосовать за Касьянова или Лимонова, им не близок Гозман, и даже к самой Латыниной они относятся в лучшем случае презрительно. У них есть свои авторитеты — муфтии и амиры, и они очень и очень далеки от почитаемых оппозицией общечеловеческих ценностей. Российские оппозиционеры для них в лучшем случае — nützliche Idioten, в худшем — просто кафиры, мунафики, борщи, жиды… И тем не менее
во всех ситуациях, когда сталкиваются интересы русского населения и иммигрантов, оппозиция стеной становится на сторону иммигрантов.
Если же она почему-то колеблется, власть организует очередную "таджикскую девочку", после предъявления которой у либеральной публики предсказуемо вскипает возмущенный ум.
Или совсем уж грубое. Перед каждым русским мероприятием "неизвестные люди" украшают место его проведения этими самыми значками, обычно криво-косо намалеванными, поскольку делается это вполруки, "можно и не стараться". Делается это для провоцирования возмущения либеральных оппозиционеров и неплохо работает. У меня даже набралась коллекция снимков этих каракулей. Последние были сделаны перед "Русским маршем" 2008 года. Товарищи, которые рисовали это хозяйство, до такой степени не старались, что закрутили свастики в обратную сторону. "Для этих и так сойдет".
Это и не особо скрывается. Побеседуйте на эту тему с самым что ни на есть ординарным сотрудником АП, и вы поразитесь тому запредельному уровню презрения, который испытывает любая подкремлеванная вошка к нашим оппозиционерам. Не потому, что они слабы или малочисленны, а именно потому, что они так легко манипулируемы. Мол, если вдруг чего, нарисуем им коловрат и опубликуем фото головы таджика. И они снова наши. Куда им деться-то. Исключение делается разве что для примкнувших к оппозиции национал-большевиков, которых подкремлеванные все-таки больше ненавидят, нежели презирают, и опять-таки потому, что Лимонов и его окружение не испытывают страха и ненависти по отношению к русскому народу, и коловратом их пугать — как ежа мокрым памперсом. С этими приходится по-другому.
Но вернемся к теме.
Либеральная оппозиция замечена еще и в том, что она регулярно пытается изобрести себе народ — такой, какой ей нравится.
Ее идеологи с упорством, достойным лучшего применения, регулярно выдают на-гора образы того народа, с которым хочется иметь дело, народа стерилизованного, обезжиренного, лишенного всех и всяческих неудобных черт, равно как и желаний и чаяний, и хотящего того же, чего и оппозиция. Не так давно этот бумажный народ назывался "средним классом", выразителем чаяний которого оппозиция себя и числила. Теперь о нем, кажется, не вспоминают.
Нынче в ходу новые мечты и грезы. Например, участились рассуждения о каком-то "новом модернизационном классе", состоящем из "молодых профессионалов, вписанных в мировые тренды". Также на роль "хорошего народа" время от времени предлагают каких-нибудь никем не виданных "прогрессивных бизнесменов", "новую интеллигенцию", а также старую добрую химеру "молодежи, ждущей перемен"… Кремлевские пропагандисты охотно пользуются этими наработками, разумеется, посмеиваясь себе в рукав. Власть-то хорошо знает, что народ она уже двадцать лет обламывает и держит в подчинении — и никаких иллюзий по этому поводу не испытывает. Но ничего не имеет против оппозиционной мечтательности в этом вопросе. "Пусть тешатся, нам же проще".
Я мог бы продолжать в том же духе и дальше, но, боюсь, читатель потеряет последнее терпение. Закруглимся вот на чем.
Зацикленность оппозиции на "диалоге с властью" и народофобия связаны. Власть, которая держит народ в ежовых рукавицах, кажется многим оппозиционерам неприятной, но необходимой именно в этом качестве. Им только хочется, чтобы послабление вышло лично для них. Они хотят свободы слова — но для Латыниной, а не для Белова, они хотят защиты от судебного произвола — но для Ходорковского, а не для каких-нибудь "ужасных скинхедов", они готовы утверждать национальное достоинство любых народов — но не русских, и так далее, и тому подобное.
Разумеется, в этой игре власть раз за разом ставит оппозиции мат в два хода: гайки сначала закручиваются для тех, кто оппозиции неприятен, под ее аплодисменты или хотя бы одобрительное молчание, а уж потом и для нее самой. Если этого недостаточно, в дело идет третий ход, факультативный: сверху в очередной раз намекают на то, что они там наверху "проявляют готовность к диалогу" (например, президент дал интервью оппозиционной газете). Это подмигивание сверху производит неизменно превосходный результат: все выстраиваются в линеечку и начинают "ловить сигналы", пока под их носом проворачивается очередное защемление и ужимание.
Я не хочу сказать, что "так было и так будет". Нет, я в этом вопросе скорее оптимист. В последнее время оппозиция проявляет неожиданную широту взглядов и готовность обсуждать болезненные темы, в том числе и эту. Высказываются даже и такие мнения, что, мол, неплохо бы перестать бояться народа, а стоит в этот самый народ идти и говорить с ним о том, что народу на самом деле интересно…
И в конце-то концов вы читаете эту статью, которая может показаться излишне пристрастной и не по-умному злобной. Но ведь не совсем уж безосновательной, не так ли?
Вы можете оставить свои комментарии здесь
